Сегодня 22 июня - ДЕНЬ ПАМЯТИ И СКОРБИ. В этот день 71 год тому назад началась Великая Отечественная Война. Все кто пережил эту войну и потомки тех, кто воевал на фронтах и не вернулся, и тех, кто вернулся с Победой, c благодарной памятью склоняют головы перед солдатами и ветеранами. СЛАВА ИМ И БЕССМЕРТИЕ! Л. М.
- § -
К. М. Макоа. "Автобиография - воспоминания". Продолжение.
(Начало - открой страницу 1)
Обстановка на передовой была тихая. После поражения немцев под Москвой, они отошли от нее на 150-400 километров и встали в оборону. В обороне находились и мы. Противник был силен и держал инициативу в своих руках. Мы прятались в окопах, не высовывая головы, немцы свободно, на виду у нас вытряхивали одеяла, сидя на брустве окопа, играли на губной гармошке. Почему мы не стреляли в них? На наш винтовочный выстрел они накрывали нас пулеметным и минометным огнем, нам ответить им было не чем, поэтому и не стреляли, чтобы не спровоцировать огонь на себя. Рота автоматчиков несла боевое охранение штаба полка, посылали нас в ночное дежурство в батальоны, ходили мы с разведчиками на передовую противника за “языком”. Разведчики несколько дней и ночей наблюдали за передовой противника, намечали объект для взятия “языка”, готовились к выходу. Выходили обычно в полночь, группой пять-шесть человек. Надо было осторожно, скрытно проникнуть на передовую противника, захватить “языка” и быстро вернуться назад. Проделать операцию захвата “языка” по “писаному”, почти никогда не удавалось. Передовая противника хорошо охранялась, немцы были осторожны. Ночью на передовой у них только и слышно “Хальт!”, “Хальт!”.
Первое боевое крещение я получил в разведке. В ту ночь нас было шестеро, полусонные, как бы нехотя, мы пошли к передовой. Страха не было. Но, после сна, при ночной прохладе, в теле был какой-то внутренний озноб. Перешли окопы нашего переднего края. Насторожились. Сон как рукой сняло. Теперь только осторожность продвижения. Бесшумно наступая в траву, напряженно всматриваясь в передний край противника. Объекта захвата достигли спокойно. Теперь разведчики должны были обеспечить захват “языка”, а мы прикрывать их – не допустить захвата нас самих. Командир разведчиков приоткрыл одеяло люка и быстро, втроем, спрыгнули в блиндаж. Кратковременный крик был остановлен приглушенной автоматной очередью. Стало тихо. Из люка появился разведчик, волоча за собой немца с завязанным ртом, снизу его подталкивали двое. Быстро стали отходить. Немец, с завязанным ртом и с приставленным к спине автоматом, не сопротивлялся – бежал вместе с нами. То ли кто-то оставшийся в блиндаже издал крик, или какой-то часовой заметил нас, на передовой подняли тревогу, в воздух полетели ракеты и зависли над нами. Мы упали в траву, стали отходить ползком, нас обстреляли из пулеметов, вокруг нас рвались мины. Ойкнул и остановился Вася Волчков, балхашский детдомовец. Его ранило в ногу, и он не мог ползти. Взял я его на себя, автоматы передал товарищу. Спешно, не останавливаясь, отходили. В мыслях было одно: только бы не попала “шальная”; скорее бы нырнуть в свои окопы.
Начинало светать. На передовой нас ожидали санитары и наши командиры. Волчкова положили на телегу и повезли в санчасть, немца повели в штаб, мы, отдышавшись, пошли в свое подразделение. Проходя по опушке леса, увидели убитого солдата. Подошли к нему. Лежал он на спине, раскинув руки, приоткрытый рот застыл в улыбке, во рту блестел золотой зуб – это был Борис Санин. Стало больно и обидно за него. Я думал, он пройдет всю войну, веселя и подбадривая солдат. Ночная тревога пропала. Появилась новая, что с нами будет завтра? Отдохнув после ночи, после обеда, я ходил в санчасть проведать Волчкова. Пуля попала ему в пятку, раздробила шаровидные кости. Вася отвоевался, увезут его в тыловой госпиталь. Жизнь на передовой продолжалась. Потрескивали пулеметы, взрывались мины, где-то вдалеке давала о себе знать артиллерия, с воем высоко над лесом пролетали самолеты. Серьезных боев между нами и немцами не было. Наступательных действий противник не предпринимал.
Однажды в начале июля в штабе появилось какое-то оживление. Нас предупредили, быть в боевой готовности, не раздеваться и не спать. Вечером нас покормили и выдали какой-то сухой паек. С наступлением темноты нас вывели на передовую, мы окопались. Перед нами была поляна, за ней метров через пятьсот был лес, в котором находился противник. Лежим в сырых окопах, сон не берет, с тревогой всматриваемся в дальний лес. Где-то перед рассветом противник открыл огонь из артиллерии по нашей передовой. Вокруг нас стали рваться мины, снаряды. На передовую противника из-за леса летели снаряды нашей артиллерии. Воздух наполнялся дымом и пылью. Из леса появились немцы, они шли ходко, обстреливая нас из пулеметов. Немного подпустив немцев, мы открыли ружейно-пулеметный огонь. Появились убитые и раненые. Раненые, кто мог, стали отходить в тыл. Справа поляны по опушке леса показались танки, один, второй, третий. Шли они не быстро, но угрожающе стреляли из пулеметов. Сопротивление им не оказывали, наверно не было противотанковых средств, все было израсходовано при московской битве. На передовой не было ни команд, ни мудрого руководства. Чтоб избежать смерти или плена, мы поднялись и быстро побежали в лес. Народу было не много, группами разбрелись по лесу, отходили кто куда. В лесу мне повстречался казах. Узнав, что я из Казахстана, наверно как земляка, он с тревогой просил меня не бросать его в случае ранения, в свою очередь пообещал и меня не оставить если что. За день мытарства по лесу, мы растерялись с ним. Мы четверо автоматчиков, двадцатилетние парни, держались одной группой. Впереди нас уходили двое, один из них в командирской форме. Мы пошли за ними, не догоняя их и не теряя из виду. К вечеру, группой шесть человек, мы были в глухом лесу. В группе нас было четверо солдат из 924 полка и начальник штаба с адъютантом из соседнего 928 полка. Начальник штаба не “плакал” по оставленным солдатам своего полка, но очень ругал адъютанта за то, что тот не взял из штаба его плащ.
В это время при мне была шинель в скатке, в вещевом мешке лежал закоптевший алюминиевый котелок и запасной диск к автомату, из продуктов ни сухарика. Это было четвертого июля 1942 года, мы оказались в окружении. Теперь у нас была одна забота, как бы выйти из окружения. О питании старались не думать, взять все равно было негде. В лесу были ягоды, находили съедобные растения, грибы. Вода тоже попадалась, ручьи, лужи. Руководил в группе командир, мы подчинялись его советам. Подходили к опушкам леса, к дорогам, выходили к небольшой деревне, везде натыкались на немцев. В лесу нам никто из людей не попадался. Однажды вышли к дороге, осмотрелись. Дорога была грязная, разбитая. Слева послышался гул машины. Мы углубились в лес, наблюдая за дорогой. В открытой машине, которая шла на небольшой скорости, сидело четыре или пять немецких офицеров. Через несколько минут с той же стороны показалась группа женщин человек восемь-десять, юбки подоткнуты за пояс ноги в грязи. Командир вышел им навстречу, остановились, поговорили, побежали дальше. Оказалось, немцы взяли их на случай, если машина застрянет в грязи, они должны были ее вытащить. Так они будут бежать до следующей деревни, там их отпустят, а на дальнейший путь наберут новых. До этого момента я видел войну, убитых солдат, немецких и наших, немцы стремятся завоевать нашу страну, мы сопротивляемся, война есть война. После этого случая я увидел лицо фашизма, который пришел не только завоевать территорию, но и превратить в рабов людей наших.
Однажды нам повстречались двое в гражданских одеждах с карабинами за плечами. Командир отошел с ними в сторону, и они долго о чем-то разговаривали. Вернувшись к нам он объяснил, ночью нас партизаны выведут из окружения, а сейчас нам необходимо отдохнуть и выспаться. Пригревшись на солнце, мы заснули крепким сном. Проснулись мы вечером, было еще светло, но лучи солнца в лес не проникали. Командира с адъютантом и «партизанами» не было. «Партизаны» оставили нам на память свои карабины, автоматы, мой и товарища, с запасными дисками взяли себе. Нас осталось четверо. Теперь мы одни, без командира, решения принимали все вместе. Исходили мы лес вдоль и поперек, от Калининской до Смоленской области, выхода не было. Немцы над лесом выбрасывали листовки, призывали сдаваться в плен, обещали сохранить жизнь и хорошо накормить. Нас это не прельщало, несмотря на то, что мы отощали и ослабли. У нас ни у кого не было даже намека о сдаче в плен. Мы надеялись и верили, что выберемся из окружения.
В середине месяца в лесу появились люди. Они собирали по лесам разрозненные группы и направляли их в определенное место. В лесу стало оживленно, встречались люди, шли все в одном направлении. Сосредоточились мы на окраине леса. Перед нами было хлебное неубранное поле, которое нам предстояло пробежать. Слева виднелись дома какой-то деревни, занятой немцами. На рассвете, с той стороны, наши открыли огонь по противнику, отвлекая его на себя. Мы двинулись к полю. Не успели мы зайти на него, как на нас обрушился пулеметный огонь с чердака дома, стали рваться мины. Оказалось, по полю были натянуты сигнальные провода, которые мы зацепили ногами и выдали себя. Поле было пристреляно. Появились убитые и раненные. Раненных забирали и уводили с собой, убитые оставались лежать во ржи.
Это было 22 июля 1942 года, мы вышли из окружения. Нас отправили на формировку к станции Бородулино, Верещагинского района, Пермской области. На формировку от нашего полка прибыло, кажется, 28 человек. Период формирования полка был самым приятным моментом в солдатской жизни. Не стреляют, не утомительные военные занятия, дежурства в караулах, на кухне, нормальное питание. Лето, кругом лес, ягоды, свежий лесной воздух, все это способствовало хорошему отдыху, накоплению сил, укреплению здоровья. Сформированный 924 полк 7 сентября 1942 года погрузили в вагоны для отправки на Сталинградский фронт. Я по-прежнему оставался в роте автоматчиков.
Начало осени было сухим и теплым, мы отдохнувшие ожидали отправления. Перед отправкой командир полка объяснил маршрут и порядок следования. Просил не отставать от поезда, объяснил, что надо делать если отстанем. Особенно предупредил ничего не покупать из съестного на остановках, могут быть специальные отравления. Но это предупреждение нас не испугало. Солдаты покупали огурцы и помидоры, грибы и ягоды, в результате санитарный вагон был заполнен больными. Попал в него и я. Однажды посетили нас командир полка и начальник санчасти. Они подходили к больным и спрашивали, что болит. Оказалось, большинство было с желудочными болезнями. Командир выругался и стал кричать: « Я предупреждал вас, чтоб вы ничего на остановках не покупали!». Подошли ко мне. Что у него? Воспаление легких – сказала врач. Он поинтересовался моим здоровьем, спросил, как лечат, чем меня кормят. Говорю, ребята приносят мой паек. Как! Он опять вспылил, обращаясь к начальнику санчасти. «Вы, что не знаете чем кормить такого больного? Ему надо белый хлеб, масло, яйца». Она ответила, что таких продуктов у нее нет. «У вас есть деньги, покупайте и кормите. Приедем на фронт, убьет вас, там деньги вам не понадобятся». После этого разговора, он дал ей указания, на следующей станции меня высадить и сдать в госпиталь. Для меня это было неожиданным, и я стал просить его, чтоб меня оставили в части. Говорю – болезнь пройдет, я хочу остаться вместе со своими ребятами. Подумав, он согласился, но приказал лечить и кормить меня как положено.
После этого, мне делали уколы, давали лекарства, приносили кроме солдатского пайка белый хлеб, масло, галеты и даже мед. Болезнь прошла, я вернулся в сое подразделение.
Сейчас я часто задаю себе вопрос, почему я отказался от госпитализации? Ведь я видел войну, видел смерть, убитых своих товарищей, мог быть убитым сам. У меня появился шанс уйти от фронта, отлежаться в госпитале, а там видно было бы. Такой вопрос появляется только сейчас. Тогда его быть не могло. Шла война, противник угрожал отечеству, я должен был защищать его вместе со всеми.
К фронту мы добирались поездом, на машинах и пешком. За 53 года подробности того времени уже забыты. Вспоминаются только какие-то незначительные моменты или очень яркие фронтовые. Помню, были в какой-то деревне. Во дворе дома, где располагался штаб, стояла печь с вмазанным в нее чугунным казаном. Однажды штабной повар Афанасий Дрозд налил в казан воды, растопил печь и мне наказал, когда вода закипит, указал, где находится мешочек с крупой, просил засыпать ее и помешивать. Сам ушел по своим делам. Мешочек я нашел и засыпал, стал мешать. Гречневая крупа быстро набухала и стала вываливаться из казана. Я позвал Афанасия, он подошел и ахнул, схватил ведро и стал выкладывать в него набухшую крупу. Каша «росла», он набрал еще в два ведра. Три неполных ведра поставил хозяйке в печь для допревания, в казане оставил, сколько надо было. Три ведра каши были переданы в батальонные кухни. До нашей деревни немецкие самолеты не долетали, но ближние к фронту – бомбили, было видно и самолеты и взрывы.
Однажды был привал в каком-то небольшом лесочке, в нем были молодые дубки и клены. Мы отдыхали, любовались красотами осеннего леса. В конце сентября 1942 года прибыли во фронтовую зону. Штаб полка и другие подразделения разместились в балке «Грачева». В глинистых кручах вырыли землянки. За балкой, в метрах 300 – 500, были окопы переднего края.
Во время войны, моя служба проходила далеко от населенных пунктов: в лесах, оврагах, балках. Иногда на пути попадались небольшие деревни, или хутора.
На Сталинградском фронте, от города Сталинграда, мы находились километрах в шестидесяти. Помню названия толи городов, толи станиц, Клетская и Вертячий. Наверно мы находились где-то между ними. Зарево пожара горящего города было видно не только ночью, но и днем, было видно дымовую завесу.
На Сталинградском фронте немцы не были такими наглыми как на Калининском, здесь они не выходили на бруствер окопа с губной гармошкой. Стреляли они, стреляли и мы. Активных военных действий пока не было, но что-то назревало, подтягивалась техника, подходили люди. Через балку летели снаряды дальнобойных орудий, пролетали самолеты бомбить немецкие объекты. В балку заходили «Катюши», давали залп и быстро уходили.
Немцы обстреливали наши позиции. Залетали снаряды и в балку «Грачева». Я находился в роте автоматчиков, был ближе к штабу, с атакующими в наступательных боях участвовать пока не приходилось. Я выполнял свои обязанности там, где меня поставили. Но это вовсе не гарантировало мне спокойную и безопасную жизнь. На передовой пуля или осколок снаряда находит цель в самом неожиданном месте. Полковой писарь Старосельский наверно мечтал закончить войну в Берлине здоровым и невредимым, но война, не считаясь с нашими мечтами, распределяла наши жизни по-своему. Он был аккуратным солдатом, всегда выбрит, подтянут. Однажды, сказывали, он тщательно прихорашивался, вышел из палатки и пошел по балке сверху вниз. Снаряд разорвался перед ним, осколками ему раздробило голову, сорвало скальп. Я вышел из балки, присел в сухой траве по нужде своей. Высоко надо мной прошуршал снаряд, второй пролетел ниже, третий с воем приближался ко мне, я плюхнулся вперед пластом на землю, одновременно за мной прогремел взрыв, осколки с визгом пролетели надо мной, слава богу, смерть прошла мимо меня.
В середине октября (16.10.42 г.) было большое наступление. Перед этим солдаты мылись в бане, меняли белье. Баня была устроена в большой палатке, где стояли две железные бочки-печки. На следующий день, рано утром, началась артподготовка. Пока гремели орудия всех мастей и калибров, солдат хорошо покормили, выдали по «сто грамм». Артподготовка длилась не менее часа, затем началось. Двинулись танки, пошла пехота, в воздухе появились самолеты. Для пополнения наступающих через балку шли непрерывным потоком колонны пехотинцев. Колонны в четыре ряда шли с утра до середины дня. Солдаты были одеты в новое обмундирование. Люди уходили как в прорву. Навстречу им пошли раненные. Шли они по одиночки, один за другим, опираясь на палки, ружья, кого вели под руки. Тяжело раненных и убитых убирали до ночи. Балку обстреливали немецкие дальнобойки, к ней прорывались немецкие самолеты, бомбили подходящие тылы.
В этот день был ранен в ногу Афанасий Дрозд. Увидел я его на носилках. Он попросил принести ему его вещевой мешок. Принес я его ему и оказался виноватым. Что у него было в нем, я не знал, но он сокрушался о какой-то пропаже. Возможно, у него были продукты: американская тушенка, икра или какая-нибудь вещь, но я этого не видел и естественно не брал. Расстались мы с ним недружелюбно. Через какое-то время после наступления полк сменил направление, мы переходили на новые позиции. Опять донская степь, на пути деревушки, хутора. Домов больших, порядочных мало – большинство приземистые мазанки.
Было это в ноябре 1942 года, наступали заморозки, выпадал снег. Однажды, после дневного перехода, вечером, мы подошли к небольшой деревушке. Домов было мало и всем нам разместиться в них на ночлег не представлялось возможным. Избы были переполнены солдатами, а те, кому не повезло попасть в дом, располагались во дворе, в сараях, теплицах. Некоторые ребята, и я с ними, зарылись в стог сена. Пригревшись _ заснули. Ночью стал пробирать холод. У меня замерзли ноги, стало щипать их. Вылез я из сена, размялся и пошел к избе. Дверь в избу была открыта, солдаты спали кто как мог: сидя, полулежа, вплотную друг к другу. Хозяйка не спала. Она попросила меня разуться. Отодрал я от ног смерзшиеся обмотки и портянки. Хозяйка положила их в печь. Я пристроился у порога, прижавшись к косяку двери, заснул. Утром, проснувшись, разбирали свою обувь, сухие и теплые обмотки, портянки. Подходили к Дону. При спуске в лощину, я ехал на трофейном велосипеде. Дорога была подморожена и припорошена снегом. Опыта езды на велосипеде у меня не было и, спускаясь вниз, я был не уверен, что съеду благополучно. Велосипед набирал скорость, а я не знал, как притормозить его, ножной тормоз не сработал, а на ручной – не обратил внимание. Я решил затормозить поворотом в обратную сторону. Думал, разверну, направлю его вверх, и он в гору не пойдет – остановиться. При повороте на наклонной поверхности, я упал вместе с велосипедом, больно зашиб ногу. Встал, потирая больное место, пошел по дороге вниз – велосипед остался лежать на дороге.
Дон был затянут льдом, но не настолько крепким, чтоб по нему прошли солдаты. Ночью таскали из ближних домов плетни, доски, бревна застилая этим лед, устраивали переправу. До рассвета перейти Дон не успели. Утром появились три немецких самолета. Солдаты забеспокоились, стали разбегаться, найдя укрытие падали на землю. Меня приютил и опекал пожилой солдат – Костя Мясников (он мне в отцы годился), звал он меня – теза (тезка). Он учил меня: теза, не падай лицом вниз при бомбежке с самолета. Ты наблюдай за пикирующим самолетом, и беги ему навстречу, перед падением бомбы ложись, она разорвется далеко сзади тебя. Самолеты, стреляя из пулеметов, сбрасывая бомбы, сделали два или три захода – улетели. На берегу были раненые и убитые. Кое-кто, из солдат закончил войну в реке подо льдом. Некоторые из них не увидели ни войны, ни немцев.
Продолжение следует.
Отредактировано lev milter (23.12.2016 20:28:53)
