К. М. Маков. "Автобиография - воспоминания". Продолжение.
В Алма-Ате, по-весеннему, было тепло. Первое время мы жили на вокзале, пока отец искал место, где бы мы могли остановиться. Через несколько дней место было выбрано, и мы перебрались в свиноводческий совхоз. В это время, в совхозе, на свиней напала какая-то болезнь. Продавать больных свиней на мясо, было запрещено, тогда их стали резать и в больших котлах жарить, с целью получения жира для технических целей. Выжаренное мясо закапывали в землю. Работники совхоза, не взирая на запрет, брали жареные куски мяса и ели его. Ели жареное мясо и мы... слава богу, ничего с нами не случилось.
В этом совхозе мы жили недолго. С наступлением тепла, когда сады покрывались пышной зеленью и цветами, мы перешли в садоводческий совхоз НКВД № 1. В садах работы хватало всем. Чистка, уборка, прополка садов, подготовка тары для ягод и фруктов. С наступлением лета, готовились к уборке урожая. Первая поспевала клубника, к концу лета - урюк, сливы, груши, яблоки. Все лето, в работе были заняты взрослые и дети. Отец работал сторожем - охранял сады.
Летом, в воскресные дни, я ходил на базар торговать холодной водой. В чайник набирал холодную воду и поил людей... “на пятак досыта”. На базаре продавалось много очень красивых цветов. Однажды мать сделала мне несколько букетиков из полевых цветов, я отправился с ними на базар, с надеждой, продать их по пятнадцать копеек за букет. Проходил я с ними полдня, никто ими даже не поинтересовался. За мной, наверно, наблюдала продавщица из ларька. Она окликнула меня, я подошел к ней. “Мальчик, твои цветы ни кто не купит... сколько ты просишь за них?” - я назвал цену. “Давай их все мне, я тебе дам по пятачку за букет”. Я подал ей цветы, она подала мне мелочь. Конечно, цветы эти ей были не нужны, она просто пожалела меня.
После уборки урожая в садах, мы бегали по ним, подбирали оставшиеся фрукты на деревьях, или закатившиеся и забытые в траве. Ходили мы в горы собирать дикие яблоки и урюк. Мать сушила фрукты заготавливала на зиму.
Осенью 1934 года я пошел третий раз, в третий класс. Первый раз я окончил его в 1932 году дома, в сельской школе. В Кузнецке я год пропустил - не учился. В 1933-34 учебном году, я опять учился в третьем классе, но посещал школу не регулярно, и, уехав из Сибири, его не закончил. Не имея справки об окончании третьего класса, в Алма-Ате, меня приняли только в 3-ий класс. Жили мы в горах, а школа находилась в городе. Ходить приходилось далековато. Зима была теплая, особой одежды не потребовалось, ходил в том, что было. Посещал я школу регулярно, учился хорошо, иначе и быть не могло, ведь я уже третий раз сижу в третьем классе, к тому же, я был переросток - мне шел тринадцатый год, и плохо учиться мне было бы стыдно. Однажды, собираясь в школу, я не нашел своих сапог. Другой обуви у меня не было, и я пропустил занятия, не ходил в школу целую неделю. Мы думали, что сапоги кто-то украл, но потом выяснилось... оказалось, отец их продал и пропил. ...Отец и дома выпивал, особенно в зимнее время, когда работы в крестьянском хозяйстве уменьшалось, и почти в каждом доме гнали самогон. Мужики собирались в компании, пили, играли в карты. Но, это было дома. Пили в свободное от работы время, а когда наступал сезон полевых работ, мужики работали от зори до зори. Теперь, оставив на родине дом, в котором жили их родители, родились и выросли они сами, родили и растили своих детей, помотавшись по городам и стройкам, проживая в грязных бараках и землянках, выполняя физически тяжелую работу. Господи, сколько им пришлось пережить лишений и страданий, такое мог вынести только сильный человек - отец таким не был, он стал пить, пить от безысходности своего положения, пил заглушая тоску и усталость.
В классе я учился лучше всех, так мне казалось, школу закончил с отличными оценками. После окончания учебного года, был выпускной вечер, где подводились итоги учебного года, поздравляли и награждали подарками отличников учебы. В нашем классе отличникам дали кому пионерский костюм, кому спортивную форму - трусы и майку, мне дали открытку поздравительную и книжечку “Берка кантонист”. Я обиделся - мне так нужны были пионерские штанишки или трусики. Вышел я из школы, порвал и бросил в арык открытку и с книжечкой пришел домой. Родители не объяснили мне, что я был не прав, а наоборот, поддержали... “Конечно, они только любимчиков награждают”. В школу надо было пойти за табелем, но я туда не пошел.
В Алма-Ате мы тоже не прижились. В городе появились слухи, о том, что в Балхаше разворачивается большая стройка, там хорошее обеспечение продуктами питания, требуется много рабочих. Железной дороги в то время до Балхаша не было.
16 октября 1935 года, от станции Бурлю-Тюбе, с последним пароходом, мы прибыли в Балхаш. Пристань в то время находилась на северо-восточном берегу бухты, на “Старой площадке”. Поселили нас в карантинный барак, в котором размещались люди приехавшие, временно не работающие, или те, кто не хотел работать, разных мастей шаромыги, которые занимались воровством, мошенничеством, пили, играли в карты. От озера, к северу, выдается бухта, в которой как зуб, торчала одинокая скала, отсюда и название ее “Бертыс”, от казахских слов: бiр - один, тiс - зуб. Здесь, на “Старой площадке”, я пошел в школу - в четвертый класс.
Строительство завода и города разворачивалось на северо-западном берегу бухты и называлось “Прибалхашстрой”. Соцгород, так назывался жилой комплекс, состоял, в основном, из трех поселков барачного типа: “Набережного”, “Центрального” и “Северного”. Кроме бараков, были юрты и землянки. На квартале “А” было четыре четырехэтажных дома.
Отец сходил в соцгород. Вернувшись, сказал: “здесь жить можно. В магазине много всяких продуктов, люди ходят нарядные”.
Строительство велось в исключительно трудных климатических условиях, вдали от больших городов, железной дороги к Балхашу не было. Кругом голодная степь, ни деревца, ни кустика. Летом палила жара и дули пыльные суховеи, зимой, холодные ветры, вырывали с песком изредка выпадающий снег. Земля была не освоена, не было ни огородов, ни садов. Продукты питания, строительные материалы, оборудование доставлялись по озеру пароходом и по степи, на лошадях и верблюдах.
Зиму мы прожили на “Старой площадке”, а весной перебрались в соцгород. В школу, с “Набережного поселка”, на “Старую площадку”, ходил пешком. Отец, первое время, работал сторожем на водной станции, там, в ангаре, мы и жили. Потом его перевели работать сторожем на стадион, жить мы перешли в общий барак на “Набережном поселке”. Барак низкий, камышитовый с земляным полом. Зарплата у отца была небольшая, работал он один, мать - домохозяйка, подрабатывала немного шитьем на машинке, шила ребятам из общежития; кому брюки, кому рубаху. Летом я поступил на работу, рассыльным в управление Прибалхашстроя.
Управление находилось на “Старой площадке”, автотранспорта в то время не было, ходить туда приходилось пешком. Для доставки документации в соцгород, мне давали лошадь, верхом на ней, я развозил корреспонденцию по строительным участкам, в поссовет, в комхоз. Работать на “Старой площадке”, из отдаленности, было неудобно, и я перешел на работу рассыльным в комхоз. Комхоз, в то время, находился на “Северном поселке”. Здесь я какое-то время, работал и зимой. На работу выходил после занятий в школе, работал по четыре часа в день.
Сестра с нами на Балхаш не поехала, она осталась в Алма-Ате. На Балхаш она приехала с мужем в 36-м году, мужа звали Тимофей, по профессии был, кажется, учитель. Вредный и ехидный был человек. Перед войной его взяли в армию. После ухода в армию прислал несколько писем, а потом прекратил писать и пропал.
Не дождавшись вестей от мужа, сестра, во время войны, вышла замуж за польского еврея – Михаила Крумгольц, по профессии он был медик, работал в больницах фельдшером, но, он был еще и наркоман. Детей у них было двое, сын – Костя, он умер в двадцать три года от болезни легких и дочь Вера, которая после окончания техникума была направлена в Гурьев. Условия работы там были тяжелые, и она переехала в Свердловск. Там работала, вышла замуж за Иванцова Михаила. У них две дочери, Наташа и Вика. Наташа замужем, имеет дочь Аню. После смерти мужа сестра жила одна. Иногда ездила к Вере в Свердловск, изредка приезжали к ней дочь или внучки. Сестра была малограмотная, работала на разных работах: официанткой в столовой, телефонисткой, чернорабочей на фабрике, сторожем в детском саду, уборщицей в бане. Работала она до самой старости, - работала, пока позволяло здоровье. Тимофей объявился лет через сорок пять. Просил, чтоб она приняла его к себе. Так как, он поступил подло, - скрывался столько лет, а ей было уже за семьдесят лет, то быть нянькой у чужого старого человека, не было у нее, никакого желания и она ему отказала. Он присылал письма, вызывал ее на переговоры, однажды приезжал сам, но она ему ответила “нет”. Последний раз, он вызывал ее на переговоры, в августе 94 года, спустя год, после ее смерти – ему в это время, было больше восьмидесяти лет.
Жизнь на Балхаше нам понравилась. В магазинах было много всевозможных продуктов, в озере много рыбы, ловили ее летом и зимой, летом привозили на Балхаш много ягод, фруктов, арбузов, дынь. Проблема питания отпала, а это, в то время в жизни людей было главное. Снял я и рванье с себя. На работе мне дали премию, на нее я купил себе штанишки. В школе, за хорошую учебу, мне дали костюм. Костюм простой, хлопчатобумажный, но я был рад ему, в то время, я понял, что хорошо выполняемая работа или учеба поощряется. Кроме морального удовлетворения, от этого, прибавлялось еще и материальное улучшение. Это я понял с первых дней работы рассыльным и следовал этому всю жизнь.
В Балхаше мы прижились. Отец и мать, в 1936 году, ездили в родное село, там они узнали, что родители отца умерли, дед с бабкой уезжали к сыну Ивану в Комсомольск на Амуре. Где-то за Уралом, в вагоне, упал сундучок с верхней полки бабушке на голову. Бабушка там умерла. Дедушка, похоронив ее, вернулся домой. Жил он в теплушке, во дворе нашего дома, там он и умер от голода.
В нашем бараке сделали перегородки, получились комнаты по 12 – 14 квадратных метров. Жить стали в отдельной комнате. Слева, в углу, у нас была плита, справа и слева, возле стен, стояли две кровати, железные, казенные. У окна, между кроватями, стоял деревянный не крашенный стол – вот и все убранство комнаты. За столом и обедали, и мать “крутила” машинку, и мы с братом учили уроки. Отец перешел на работу в рабочую столовую кладовщиком. Нас это не очень
радовало, а потом, от этого, начались наши беды. В складе обнаружилась недостача небольшая, ее как-то покрыли, и дело до суда не дошло, а отца перевели в столовую № 12 на Набережный поселок. Столовая располагалась недалеко от берега, напротив водной станции, она была вроде ресторана, работала до 12 часов ночи. Отец с работы стал приходить пьяный. В свободное время, я ходил в соловую, присматривал за отцом, проверял накладные и отпускал по ним продукты в столовую и в буфет. Я, конечно, не мог постоянно находиться в столовой, да и усмотреть за всем было невозможно. Через какое-то время, при ревизии, в складе обнаружилась недостача в пять тысяч рублей, началось следствие. Мы поняли, что тюрьмы отцу не миновать. Особенно переживал Павел. Он загрустил, часто говорил: “Отца наверно посадят”. Летом, 1937 года, он сбежал из дома, и мы ничего о нем не знали месяца три. В сентябре, на Балхаш, привезли из Караганды детдомовцев. Когда их привели в баню, знакомая женщина увидела среди них Павла и пришла нам сказать об этом. Отец тут же побежал в баню, забрал его и привел домой. Вскоре, после этого, был суд. Отцу присудили пять лет заключения с конфискацией имущества. Пришли к нам описывать имущество, поглядели, покачали головами и ушли – описывать было нечего. Были у нас две вещи, которые могли бы взять, ковер, который мать свернула вчетверо и положила на кровать под матрас, и швейная машинка, мать ее поставила в угол у порога, прикрыла тряпкой и приставила к ней веник. Таким образом, машинка второй раз была спасена от “ареста”.
В сентябре 1937 года я пошел в школу, в шестой класс. Жить на заработок матери стало невозможно. Я, как старший, должен был пойти на работу, хотя мне в то время не было еще шестнадцати лет. 15 января 1938 года, после зимних каникул, ребята пошли в школу, а я, не закончив шести классов, пошел на работу. Приняли меня учеником копировщика в технический отдел медьзавода. Работа мне понравилась, я с увлечением занимался ей. Кроме копировки, я осваивал чертежное дело. Учеба, на время, прерывается. Осенью я поступил учиться на первый курс вечернего отделения рабфака. В рабфаке было четыре курса, программа их
соответствовала от седьмого до десятого класса общеобразовательной школы.
Началась у меня нелегкая трудовая жизнь. Работал я, как подросток, с сокращенным рабочим днем, хватало у меня время и на учебу. Свободного времени, в период учебы, конечно не оставалось. Заработок у меня был невелик, но на питание нам хватало.
Летом 1939 года мама и я ездили в село. Мать ехала с надеждой продать там оставленный дом. Как там обстояли дела, я не знаю, но первоначально принадлежность нам дома не подтверждалась из-за отсутствия документов. Потом что-то прояснилось, и нам за него выплатили, то ли сельсовет, то ли жильцы дома, какую – то небольшую сумму денег. Мать говорила, что деньги те только компенсировали расходы, связанные с поездкой в село.
Летом 1940 года мы ездили проведать в лагерь отца. Он находился где-то в системе карагандинских лагерей. После железной дороги, мы ехали на попутной машине, а потом долго шли пешком. Шел с нами еще бородатый мужчина, это отец приехал на свидание к заключенному сыну. Было жарко, кругом необъятная степь и несколько бараков обнесенных колючей проволокой. Над лагерем возвышались сторожевые вышки.
Продолжение следует.
Отредактировано lev milter (20.06.2012 21:15:40)
