ЗАБУГОРНОЕ СЧАСТЬЕ...

1. По прибытию на вожделенную немецкую землю выяснилось, что праздновать свадьбу мы не будем. К чему эти условности? Друзей у Петера, оказывается, нет, а с родственниками он давно не поддерживает никаких отношений. Випили бутылку шампанского за обедом, ещё раз поздравили друг друга с законным браком. Светка собралась было рявкнуть "Горько!", но передумала, решив, что это смутит нашего "строгого католика". После "свадебного пира" отправились в банк, чтобы открыть для меня счёт и положить на него деньги за проданную конуру. Я уже было порадовалась первой своей экономической акции, как вдруг выяснилось, что банковская карточка будет находится у супруга, имеющего полномочный доступ к моему счёту.

- А почему собственно?- поинтересовалась я, помятуя о содержании нашего брачного контракта.

- Эти деньги заморожены - ответил Петер металлическим голосом- Если вдруг вам не понравится в Германии, снимите  их и купите на родине другую квартиру.

Я пожала плечами, пытаясь не акцентировать внимания на прозвучавший из уст супруга косвенной угрозе, в переводе на доступный язык ознaчавшей: "Если пойдёшь против моей воли, отправлю восвояси с ближайшей подводой". Таким образом, начался первый этап моей семейной жизни, условно названный мной "мирное сосуществование двух государств с различным общественным строем".

Первым делом я поинтересовалась, как скоро мы купим мебель. Ибо то, что загромождало трёхкомнатную квартиру мужа, иначе как дровами назвать было нельзя: продавленная двуспальная кровать, на которой подозреваю, отдало Богу  душу несколько поколений славного рода Хаусманнов, платяной шкаф без дверец, приобретённый, по-видимому, ещё во времена Отто фон Бисмарка, телевизор из первого поколения цветных, облупленный гарнитурчик. Штор на окнах нет. Ни  одной приличной вещи кроме огромного, с  меня ростом, симпатичного кактуса в горшке я в доме не обнаружила. Короче, хижина моего чёрнокожего друга по переписке просто спрятaлась.

- А чем тебе не нравится моя мебель?- удивился муж.

- Ну хотя бы тем, что её нет вообще - возмутилась я. Светка спит на раскладушке, одежда висит на спинках стульев, посуда валяется на подоконниках. В приёмной нет даже кресла, зайдёт кто- посадить некуда.

- А ко мне никто не заходит.

В общем, вопрос о приличной обстановке кубарем скатился с повестки дня. Попутно выяснилось, что квартира Петеру не принадлежит - он её арендует. "Фордик", лептоп, телефон и факс являются собственностью кондитерской фирмы, на которой мой благоверный трудится коммивояжером, то есть распространяет сладости по магазинам. Почему же на его двери висит табличка "Peter Hausmann-Gebietsleiter"?

- Так надо. Для солидности - ответил супруг.

Я сразу вспомнила Пушкина: "Мы метим все в Наполеоны, двуногих тварей миллионы...". Вслух же предложила повесить рядом табличку, где  перед моей славянской фамилией будет красоваться приставка "фон", так как моя прабабка по материнской линии была дворянкой. А совсем спереди неплохо бы смотрелось слово "Professor", ибо  в нашей стране так называют умных, начитанных людей. Что интересно, идея супругу понравилась и он пообещал в ближайшее время воплотить её в жизнь.

"А Петька-то мой, никак, с приветом" - подумала я.

2. За вечерним чаем я напомнила новобрачному о свадебном путешествии в Париж. Сообщила, что это моя давняя мечта, а тот, кто её осуществит, не иначе как добрый волшебник. Петер мысленно прикинул на себя роль джина из кувшина, и она ему понравилась. Взмахом руки, означавшим: "гулять так гулять"- было подтверждено заявленное ранее намерение продемонстрировать  "небо в алмазах".

Неделю спустя мы уже сидели в автобусе фирмы " Фишер" , направлявшемся в самый прекрасный город мира, увидев который, можно было и помереть. Я была почти счастлива, ибо не ведала, какие впечатления меня ожидают и что означает слово "Kurztrip". A потому без конца приставала к супругу с вопросами: в каком отеле мы остановимся, попробуем ли мы лягушатины в ресторане, достаточно ли у нас фотоплёнки, разрешают ли в Лувре фотографировать Джоконду, бывал ли он раньше в Мулен Руж, можно ли будет взобраться на колокольню Нотр-Дам де Пари, знает ли он, как добраться до кладбища Сен-Женевьев-де-Буа, на котором похоронены лучшие представители русской эмиграции? Петер смотрел на меня сочувственно, как психиатор на безнадёжно больного, который, казалось, вот-вот потрогает мой лоб на предмет температуры.

Рано утром в 8.00 автобус остановился на одной из центральных площадей Парижа и водитель объявил, что заберёт нас отсюда в полночь. У меня пропала речь. Как сегодня? А разве мы успеем осмoтреть Лувр, Версаль, площадь Бастилии? А канкан, шансон, лягушки? А разве с нами нет экскурсовода? Неужели мы сами осилим всю программу? Волновалась я зря. Никто ничего не собирался осиливать. Петер бросил на меня взгляд барина, объясняющего глупой дворовой девке алфавит:

- В Париже всё дорого, намного дороже, чем в Германии.

Поэтому вместо лягушек у него в рюкзаке имеется десятка два бутербродов. Мороженного дома полная морозилка, нечего деньги на ветер выбрасывать. Пить хочу? Вон в парке тьевой фонтанчик. Туалеты в Париже, конечно платные, но кустов ведь достаточно. Какие ещё проблемы? Музеи? Так мы по-французки не понимаем. К тому же, он не арабский шейх, чтобы такси нанимать.

На ватных ногах я едва дошла до скамейки в парке и буквально упала на неё. Париж- моя давняя мечта, показывал мне "козу", кривил рожи и хохотал в лицо. Я сидела под Эйфелевой башней, в самом центре вожделенного, почти святого города любви и клялась себе, что обязательно приеду сюда снова. Если, конечно, не попаду в тюрьму за убийство мужика, беззаботно жующего рядом со мной бутерброды. Совершенно деморализованная и разбитая, я легла на скамейку, подложив под голову сумку. На соседней лавке спал бомж в красивом ярко-синем спальном мешке. Я  достала фотоаппарат и сделала свой первый снимок. Жаль, что этот клошар спит, а то бы я попросила его сфотографировать меня, валяющуюся на скамейке под сенью парижских каштанов. Несчастную, уставшую, голодную. Этот снимок под названием "Свадебное путешествие" я вставила бы в свой альбом и показывала бы его внукам и правнукам, чтобы знали, кто и как прокладывал им путь в нормальную жизнь.

Петер закончил жевать, вытер жирные руки о свои джинсы, убрал сумку из-под моей головы, подставив вместо неё свои испачканные колени.Я не сводила глаз с бомжа. Этот субъект был куда приятнее моему глазу, чем супруг. Хотелось плакать, но я держалась. В это время к нам подошла цыганочка лет десяти с металлической кружкой, в которой звенела собранная за утро милостыня. Девочка стала попрошайничать по-французcки. Петер не реагировал. "Кто бы мне подал- подумала я, - я бы попробовала лягушатины и местных вин, объехала бы все музеи, купила бы всем друзьям сувениры, а  не полировала бы, как бездомная алкоголичка, скамейку в парке".

Видя, что мы не реагируем, цыганочка исполнила свою жалобную песню по-английски, а затем ещё на каком-то неизвестном мне языке.Она явно обращалась не к Петеру, а ко мне, как к прилично одетой даме. Девчонка даже не представляла, как она заблуждалась относительно моих финансов.У меня денег было куда меньше, чем у неё в кружке. Вернее, не было совсем. Даже на туалет. От этой казусной ситуации я истерично расхохоталась. Цыганочка, приняв мой хохот за издевательство, плюнула мне в лицо и бросилась бежать. Плевок повис у меня на лбу. "Дурдом,"- невозмутимо изрёк мой супруг, вытирая мою заплёванную физиономию бумажной салфеткой.

Больше сдерживаться я не могла: слёзы потекли из глаз ручьём. Я не просто плакала, я билась в истерике. Орала, что не хочу больше Франции, не хочу Германии, хочу домой. Что такие свадебные путешествия- удовольствия для мазохистов. Что Бог ещё покарает Петера за издевательство над женщиной. Не думаю, что он испугался кары Господней, скорее - производимого мной шума. Умыв меня в питьевом фонтанчике, супруг в качестве компенсации предложил взобраться на Эйфелевую башню и сфотографировать город с высоты птичьего полёта. Чёрт с ним, надо будет заплатить.

На башне мы просидели до вечера. Наконец, совсем стемнело, и мы поползли к автобусу, которого я ждала, как алкаш открытия пивного ларька. По дороге сфотографировала собор Парижской Богoматери, находившийся на противоположном берегу Сены. Угрюмая и подавленная, я тащилась за мужем, с аппетитом доедавшим последний бутерброд. Настроение было "займи, но выпей". Но занять, увы, было тоже не у кого. Всю обратную дорогу в моей деревянной от усталости башке издевательски хрипел голос Высоцкого: "А мы с тобой в Париже нужны, как в бане лыжи". Домой я попала никакая.

- Ну, маман, как принял Париж славянского представителя? -полюбопытствовала с порога Светка.

- Да плевал он на него с Эйфелевой башни - бросила я устало и, спустя всего минуту, впала в спячку.

3. На этом праздники закончились и начались суровые семейные будни. Скучные и однообразные,  как песнь Саида из "Белого солнца пустыни". Постепенно я стала постигать устав чужого монастыря, который, как я надеялась, когда-нибудь станет моим. Первым параграфом этого устава оказался пункт "незыблемость границ частной собственности". Я, по совковой колхозной привычке посчитавшая, что семейное значит- общее, посмела произвести в квартире лёгкую перестановку. Выбросила три огромных развалившихся картонных ящика и отнесла в подвал несколько подточенных жучками- кароедами предметов непонятного назначения. Убрала с телевизора безобразную щербатую вазу с рассыпающими на молекулы древними камышами, поставив на её место привезённый с родины бронзовый подсвечник.

Пришедший с работы супруг, обнаружив это безобразие, стал истошно орать, что это его вещи и я не имею права ничем распоряжаться в этом  доме. Ему, дескать, лучше знать, что безвкусно, а что оригинально. Все вещи переставил обратно, забрал из Светкиной комнаты маленький журнальный столик, вернув старый облупленный табурет. Принёс из подвала сожранные жучками раритеты и голосом мультфильмовского Бармалея прорычал в нашу со Светкой сторону:

- Не сметь хозяйничать в моём доме! Всем понятно?

Понятно было всем. То, что у немцев чувство собственности может принять карикатурные формы, не было для меня новостью. Я неоднократно слышала и читала, что у них чётко проведена граница между своим и чужим, что частное пространство каждого защищено высоким частоколом. Но я не могла предположить, что до такой степени. Петер мог, например, купить себе на улице жареную колбаску с горчицей и преспокойно её съесть, даже не поинтересовавшись у нас со Светкой: не голодны ли мы? Убирая квартиру, я неоднократно находила в мусоре пустые коробки из-под втихаря съединных им конфет или печенья. Дело здесь было не столько в жадности, сколько в элементарном отсутствии чувства коллективизма.

На первых порах я очень нуждалась в патронаже Петера, побаивалась ходить в одиночку к врачам или чиновникам. В ответ же слыхала: "Это твои проблемы. Языком владеешь- ходи и сама разбирайся". Брошенная без спасательного круга в океан, я довольно быстро научилась плавать. На процесс интеграции у меня не ушло и года. Это не могло не радовать. Однако на душе было дискомфортно, ибо моё представление о браке, пусть даже таком своеобразном, как у нас Петером, отличалось от реальности, как насморк от рака. Как можно было говорить о более серьёзных проблемах, если даже перестановка тумбочки на несколько сантиметров вызвала в доме настоящее землятресение?

Выкричавшись, Петер направился в свою "резеденцию"- как он гордо величал рабочую комнатушку с компьютором- и как обычно принял на грудь принесённое с работы пойло. Я до сих пор не могу постигнуть феномен немецкого пьянства. Солидные люди, работающие в приличных фирмах, ежевечерне пьют, не просыхая. Надравшись, отправляются спать.Утром, как ни в чём не бывало, садятся за руль, едут на работу и прекрасно с ней справляются. А вечером- всё по новой. При этом  они не считают себя  не только алкоголиками, но даже пьяницами. То ли спиртное сдесь слабое, то ли немецкий темперамент совсем уж никакой, не знаю. Но то, что систематическое пьянство не мешает служебным обязанностям- это факт.

На что похож наш мужик после перепоя, вам, конечно известно. Это удивительное произведение авангардного искусства с полным набором закидонов психа-одиночки. А местным алконавтам хоть бы хны: под заборами не валяются, с топором за жёнами не гоняются, с зелёными человечками дискусcий не ведут. Вот и мой: принимал свою обычную норму- три бутылки дешёвого сухого вина и баночек пять дешёвого пива- укладывался  перед телевизором и смотрел всё подряд. Oт мультиков до горячо любимой секс-передачи "Wahre Liebe", являющейся его единственным сексуальным развлечением, не считая порножурнальчиков и прогулок в секс-интернет.

Вопрос о сексе со мной был раз и навсегда решён следующим образом. Однажды, роясь в ящике со своим бельём, я обнаружила новенький вибратор из секс-шопа. Я была в замешательстве: что делает  этот протез  среди моих вещей? Оказалось: это не что иное, как забота о ближнем. Петер, смущаясь, сообщил мне, что он-де не зверь, понимает, что я- женщина молодая и, как бы это получше выразиться, с кое-какими потребностями (на этом месте он густо покраснел и его лысина покрылась капельками пота). Вот он и подумал: а не подарить ли мне на День Святого Валентина вот это?

- Если я правильно поняла, ты переводишь меня на самообслуживание?-спросила я обиженным голосом.

Супруг смутился окончательно, стал блеять, что секс в семейной жизни далеко не главное.

- А что главное? - полюбопытствовала я.

Поскольку Петер страдал острой интеллектуальной недостаточностью, ответа на этот простенький вопрос не последовало. А мне, ей-богу, было интересно: зачем этот тип женился?

Другой причины, кроме изменения налогового класса и Светкиных детских денег, на которые он наложил лапу, я просто не видела. Кухарка и уборщица Петеру были не нужны: он сам прекрасно справлялся со своим хозяйством. Любовница, как выяснилось, тем более. Ни малейшей потребности в коммуникации у него не было: за день мы не перебрасывались и двумя десятками слов. В карты он предпочитал играть не со мной, а с компьютером. Выпендриваться мной ему было не перед кем: сам никуда не ходил и у себя никого не принимал, жил по закону немецкого гостеприимства: "Будете проходить мимо-  проходите мимо!". Самое интересное, что от немногих своих знакомых он тщательно скрывал факт своего брака и на вопрос звонившего ему сотрудника: "Что за дама сняла у тебя телефонную трубку?"-ничтоже сумнящеся ответил: "Сожительница". На моё возмущение: "Как это понимать?"- пробурчал, что не хотел бы афишировать свой брак. Ибо придётся выставлять магарыч, a желающих налакаться за его счёт найдётся достаточно.

Единственным посвящённым в семейную тайну Петера был Ганс- его бывший сослуживец, ныне спец по продаже кошачьего корма. Этот кошачий кормилец тоже был женат на иностранке и мог смело считать себя другом по несчастью моего благоверного. Петер не разделял моей иронии по этому поводу:

- У Гансa замечательная жена. Он с ней очень счаcтлив. Она послушна, трудолюбива, экономна, ласкова. Очень мало ест. Правда, по-немецки не говорит совсем.

У меня глаза полезли на лоб:

- Что значит "мало ест"? А я, по-твоему, ем за троих? Или Светка тебя объедает? И на каком языке она с ним ласкова, если по-немецки не говорит? Из какой страны такое сокровище прибыло?

- Из Таиланда. Он её за двести марок купил у её же родителей.

Полученная информация разбередила мою любопытную натуру, и я стала нагло напрашиваться к Гансу в гости. Наконец, мне это удалось.

Ганса мы обнаружили на лужайке, загарающим в гамаке. В дом вошли вместе с хозяином. Навстречу нам выскочила миниатюрная, как фарфоровая куколка, девушка в каком-то восточном одеянии и, бросилась на колени, стала стаскивать с нас обувь. Я в ужасе шарахнулась в сторону. Ганс же с Петером позволили себя разуть. Мы прошли в гостиную, сели на диван. Ганс, развалившись в кресле, хлопнул два раза в ладоши. Как из-под земли, выросла Айрин (на самом деле девушку звали иначе, но супруг её переименовал) с маленькими подушечками и стала подмащивать их супругу под бока. Обложив его подушками, как паралитика, немедленно исчезла. Спустя несколько минут хозяин хлопнул в ладоши три раза- и на журнальном столике оказался поднос с холодным пивом и чипсами. Ганс самодовольно смотрел на нас, наслаждаясь произведённым эффектом. Видимо, в этот момент он чувствовал себя каким-нибудь шейхом.

Взгляд моего благоверного выражал жгучую зависть: "Вот это я понимаю, оторвал!" Я же чувствовала себя неловко, как на какойто-то публичной порке. Тем временем Айрин принесла супругу пепельницу и села на пол у его ног. Покуривая, Ганс ознакомил нас со всеми достоинствами своей покупки: молчалива (общаются только жестами и хлопками), потребностей практически никаких, в постели безотказна, отличная массажистка, верна (кто бы сомневался), почтительна, убирает аккуратно, без него из дому не выходит. В общем, то, что доктор прописал. Если Айрин ему разонравится, он отправит её обратно или поменяет на какую-нибудь из её сестёр. Девушка заискивающе улыбалась, массируя тем временем его ступни. Сюр, да и только!

Находясь под впечатлением от увиденного, по прибытии домой Петер устроил мне экранизацию " Рабыни Изауры" со мной в главной роли. Он сообщил, что мои самостоятельные прогулки по городу нежелательны, поиск русскоязычных друзей нецелесообразен, а звонки на родину разорительны.Что звонить нам разрешается не чаще раза в месяц и разговаривать не дольше десяти минут. А чтобы не повадно было шастать без толку по городу, ключа от квартиры я не получу. Вот это номер! Расскажи кому- не поверят! Значит, всё свободное от общения с супругом время я должна буду  проводить на вечном приколе, как крейсер "Аврора"? Я сразу же выразила бурное несогласие с объявленным мне режимом содержания. В ответ услышала, что дело, конечно, хозяйское: если мне не подходит его условия, он позвонит завтра в Ausländeramt и я немедленно покину страну на основании § 19 Закона о статусе иностранных граждан. Это был ультиматом. С данного момента наша семейная жизнь вступила в свою новую фазу под названием "холодна война".

4. Спорить с Петером я не стала: на носу была акция удочерения Светки, являвшаяся единственной возможностью её дальнейшего пребывания в стране. Переходить из отчима в отцы Петеру ой как не хотелось. Как ни крути, ответственность, моральная и материальная. Языковые курсы Светлана, конечно, посещала, но кто даст гарантию её дальнейшего обучения и трудоустройства? Не сможет интегрироваться- повиснет на шее у Петера тяжким грузом. Социаламт не обязан брать на себя ответственность за детей, у которых родители прилично зарабатывают. Сомнения разъедали его скупую душу, а время депортации Светки неуклонно приближалось. Мы обе вели себя с Петером, аки послушницы перед постригом: к телефону вообще не подходили, в его присутствии пытались разговаривать между собой по-немецки, остервенело пылесосили ковры, ключа от квартиры не домогались- гулять выходили через балкон (благо, жили на первом этаже). Ни на одну из его многочисленных провокаций, за которой мог бы последовать отказ от удочерения, мы не поддавались.

Наконец, я объявила супругу, что дальше тянуть невозможно: или он отправляется завтра со всеми документами в Jugendamt, или идёт в банк, где снимает мои квартирные деньги, заказывает нам билеты, и я везу дочь на родину. Там покупаю ей квартиру, помогаю устроится и возвращаюсь. Затем ищу работу, так как надо будет помогать ребёнку: образование у нас платное, жизненный уровень низкий- на посылках, которые мы будем ей отправлять, она долго не протянет.

Петер задумался: аргументы были вполне ясны. Язык цифр он понимал куда лучше, чем язык эмоций. Во-первых, он терял детские деньги, из которых Светка не получала ни цента на карманные расходы. Во-вторых, мои квартирные деньги, на кои он определённо имел какие-то виды. В-третьих, перспектива регулярной материальной помощи падчерицы оптимизма не вызывала. В-четвёртых, при отсутствии четвёртого ребёнка увеличивался процент алиментов на остальных трёх. В-пятых, мой выход на работу в его планы разумеется, не входил

Легальные отлучки- это ненужные знакомства, вредная информация о моих правах и, самое страшное- материальная независимость (под которой Петер подразумевал несанкционированную им покупку пары трусов). Мой расчёт оказался верным: Светка была удочерена, получила немецкий паспорт и чудненькую фамилию- Хаусманн. Закон усыновления обратной силы не имеет.Что бы теперь нe вытворял Хаусманн-старший, будущее дочери от катаклизмов было застраховано. Германия своим гражданам помереть не позволит. Тогда я ещё не знала, что удочерение Светланы стало самым важным моментом и в вопросе моего личного пребывания в стране.

Петер же, с момента получения Светкой немецкого паспорта, совсем сорвался с цепи: устраивал истерики, пугал меня ссылкой в родные края, пытался втравить в совершенно бесмысленные политические дискуссии. Одной из его любимых была тема: "Если вы такие умные, что же вы такие бедные?" И если до удочерения Светки я не рисковала обострять обстановку, то на этот раз в качестве культурного обмена прочла супругу лекцию по истории взаимоотношений Германии с Россией. В которой, наряду с другой полезной информацией, сообщила касательно его претензий к нашей стране, как к рассаднику коммунизма, загадившему полмира. A в его возрасте пора уже знать, что вождями и учителями нашего Ленина были немцы Маркс и Энгельс. Не начитайся Ильич в молодости их трудов, не предоставь Германия ему денежек на разжигание пожара мировой революции, были бы мы и поныне Великой Российской Империей. И не мы к немцам, а  немцы к нам ездили бы на заработки, как это было при Петре и Екатерине.

У Петера от полученной информации "в зобу дыханье спёрло", и со своими антисоветскими наездами он на время "завязал", переключившись на борьбу за ещё большую экономию в отдельно взятой семье. Ежедневно,  как промышленная цыркулярка, Петер пилил нас со Светкой за перерасход электроэнергии, тепла, воды, и я заметила, что искушение треснуть супруга по балде чем-нибудь тяжёлым посещает меня со зловещей настойчивостью ворона Эдгара По.

Холодная война потихоньку повышала градус и местами уже переходила в партизанскую. Время от времени нашу серую, как солдатское исподнее, семейную жизнь сотрясали бои местного значения. Первый серьёзный конфликт супердержав возник из-за выписанной мной без разрешения Петера газеты "Совершенно секретно", которую я регулярно читала на родине. Он, оказывается, не миллионер, чтобы выбрасывать деньги на макулатуру. Tем более что одна местная русскоязычная газета у меня уже есть. К тому же, читать вообще вредно, от этого дурные мысли в голову лезут. Телефонный справочник был единственной книгой, которую он держал в руках после школьных учебников. Книг в его доме просто не было. Ни одной. Впрочем, "на фига попу наган, если поп не хулиган?". Сказал же человек: от чтения-дурные мысли. А потому моё пристрастие к этому вредному занятию вызывало у супруга жуткую ярость. Он визжал, что я пущу его по миру своими барскими замашками.

Я огрызалась, что жениться ему надо было не на учёной даме, а на обезьяне из джунглей, не знающей грамоты, на фоне которой он чувствовал бы себя гигантом мысли. Что достал он уже меня своим минимализмом, что его ценности примитивны, убоги, пещерны. Что мне надоело жить без копейки в кармане. В конце-концов, я- женщина, и мне просто необходимо порой посещать парикмахера, солярий, сауну. И если он не позволяет мне работать, то, на основании §1360 Гражданского кодекса ФРГ, обязан выдавать мне на карманные расходы 7%  своей зарплаты. У Петера речь пропала от моей наглости и подозрительной осведомлённости. Он осторожно поинтересовался, кто это умудрился меня проинформировать, ведь комендантского часа он не отменял? Я проорала, что нашла на мусорке женский журнал "BRIGITTE",а буквы складывать в кучу меня ещё в детстве научили. И раз он ворует Светкины и мои скромные гонорары, поступающие на недоступный мне же счёт, то должен хотя бы не мешать нашим попыткам найти какую- либо работу. "Что ж, работайте- но кабельное телевидение, телефон и половину отопления со светом будете оплачивать сами". На том и порешили.

Светлана устроилась официанткой в ресторан "Попугай", куда отправлялась сразу после занятий на интенсивных языковых курсах, а я- на базис уборщицей в евангелическую больницу. Помните совковую журнальную рубрику "Журналист меняет профессию?". Вот и я её сменила. Удовольствие, надо отметить, среднее. Прямо скажем, бывали времена и получше. Но за всё в этой жизни надо платить. За независимость- тем паче. Отныне я сама решала: какие газеты мне покупать, сколько раз в год посещать парикмахера и сколько минут в день говорить по телефону. На эту мою самостоятельность Петер реагировал зело болезненно.Он старался не замечать нас со Светкой. Вёл себя, как сосед по коммуналке. "Hallo!" и  "Tschüß!" были единственными cловами, произнесёнными им за день. Мы жили с ним в параллельных, не пересекающихся мирах, автономно, каждый сам по себе. Все мои попытки установить хотя бы добрососедский контакт с супругом терпели фиаско. Шли месяцы, а он всё молчал, как дворник Герасим. Его поведение психиатры классифицировали бы как синдром Диогена: патологическое стремление изолироваться от внешнего мира, резкое ограничение межличностных связей, жизненных потребностей, стремление к существованию в самых примитивных формах. "Вот он- капитализм со звериным лицом, которым нас пугала с детства совковая пресса!"- думала я, глядя на наш семейный уклад. "Уехать, что ли, из этого дурдома? Не принять мне устава этого монастыря!".

- Ну, и над чем Чапай призадумался? Какие мысли одолевают его буйную головушку?- прервала мои размышления вернувшаяся  дочь.

Я обняла Светку:

- Поручик Голицын, а может- вернёмся? Зачем нам, поручик, чужая земля?

- Неe, маман, русские не сдаются!- ответила она, глядя  через окно на красивый розово-голубой горизонт. - Назад дороги нет. Смотри только вперёд!

Я посмотрела в окно: где-то вдали была видна финишная прямая. Ещё далеко, но манящая, как песня сирен.

5. Тем временем отношения в нашей интернациональной семье окончательно трансформировались в партизанскую войну. Боевые действия велись скрыто, носили эпизодический характер и маскировались под нелепые и досадные недоразумение. Однажды вечером, возвратившись с работы, я обнаружила в подъезде сидящую на  ступеньках дочь. Оказывается, открыть дверь не представлялось возможным, из-за вставленного  изнутри ключа. На её настойчивые звонки Петер не реагировал. В квартире горел свет и во всю дурь ревел телевизор. Несколько раз я попыталась провернуть в скважине ключ- тщетно. Мы вышли из подъезда и стали орать в открытую балконную дверь, через которую поблескивал голубым светом второй, после телевизора, верный друг моего супруга- компьютер. В окна выглянули все наши соседи и только наш папик, как Гюльчитай, по-прежнему не желал показать личико. Вечер переставал быть томным и приобретал черты какой-то дурацкой трагикомедии. Мы направились к ближайшему телефону-автомату. Трубку Петер тоже не снимал. Я сообщила автоответчику, что не могу попасть в дом и очень тревожусь. В ответ- молчание.

- А может, он повесился по пьяни?- робко предположила Светка.-Видела, сколько бутылок в обед припёр?

У меня похолодело внутри. Я вспомнила рассказ Петера о его покойном брате, застрелившимся  из охотничьего ружья после ссоры с супругой. Может это у них наследственное, какая генетическая мутация? Меня охватил ужас.

И тут я увидела в кухонном окне силуэт мужа. Живой и здоровый, Петер рылся в холодильнике. Какое свинство! За несколько секунд вся наша странная "семейная" жизнь пролетела у меня перед глазами. За всё время супруг не перебросился с моей дочерью и десятками фраз. Претензии к ней он адресовал мне, ни разу не назвав её по имени, только "твоя дочь". Ни одного подарка, ни единого цветка за годы супружества я не получила. Выходы в свет Петер тоже не практиковал, а потому никогда не был со мной в кинотеатре, кафе, ресторане. Нет, в ресторане мы с ним однажды были, на наш общий день рождения. Из гостей на сем двойном торжестве присутствовала только Светка. Петер долго сокрушался, что заказал три рюмки вина, стоимость которого превышала цену целой бутылки подобного пойла в ALDI, и заставлял нас во что бы не стало впихнуть в себя весь рис, оставшийся на блюде. Я тогда изо всех сил боролась с искушением надеть корыто с рисом на лысину, но понимала, что за это потрясающее удовольствие придётся дорого заплатить. С тех пор я возненавидела китайские харчевни.

По дороге домой я пыталась улыбаться и шутить, но, войдя в ванную, долго плакала, вспоминая, как праздновала предыдущие дни рождения с друзьями и коллегами:педагогами, журналистами, телевизионщиками. В три-четыре захода, с песнями, плясками, сюрьпризами, морем цветов, подарков, бардовских изысков, стихотворных посвящений, театрализованных трюков-  вещей, кoторых в этом сытом  и скучном западном мире нам всегда будет не хватать.

Мой благоверный-  всего навсего органичная частичка формации, которой не ведомо первое правило джентельмена: если рядом с тобой дама, лопни, но держи фасон! Да и каком фасоне можно вести речь, если наиболее употребляемое слово немецкого "джентельмена"- "дорого". Им, этим "джентальменам", не понять, почему импортные жёны  несутся от них аллюром "три креста", едва завидев свет в конце тонелля. А всё потому, что все годы совместного проживания не чувствовали рядом мужика- опору, защиту, кормильца. Что продолжительное сожительство с таким типом ведёт к разрушению и к потере самоуважения. Ну, как можно уважать мужчину, желать его в постели, если платишь за проживание на его территории?

Возможно, для отдельных эмансипированных немок сей факт- дело житейское. Мне известны случаи, когда одна такая дама продолжала исправно вносить арендную плату на счёт своего возлюбленного, хотя сей Ромео уже давно и прочно обосновался у своей квартирантки, пользуясь всем спектром её услуг. Другой немецкий "джентльмен"- детский психотерапевт- нисколько не смущаясь, берёт со своей возлюбленной деньги за лечебные сеансы, проводимые с её сынишкой, пережившим шок автокатастрофы. Как говаривал персонаж известной сказки: "Ты хотя мне и подруга, но порядок быть должен!" Видимо, подобное поведение близких мужчин вписывается в диапазоне немецких фрау.

У нас же ментальность совсем иная: то, что наша женщина простит кормильцу, никогда не спустит соглядатaю, а уж тем более- нахлебнику, даже если и вынуждена из каких-то соображений времени терпеть его общество. Понятие "getrennte Kasse" при походах в ресторан, театр или в путешествии также малопонятно нашим женщинам. Совсем не потому, что они не способны за себя заплатить, а потому, что они рядом с пригласившим их мужчиной. Они- дамы, а не Parteigenosse. И если мужчина страдает непонятливостью, следующего свидания с ним просто не бывает. Отсюда мнение, что импортные жёны корыстны, им только гражданство да богатство нужны.

- Смотри, проснулся!- прервала мои размышления дочь, указывая в сторону окна.

Я горько усмехнулась.

- Могу спорить, что он не спал.

Ещё раз я набрала домашний номер. Автоответчик снова предложил мне оставить сообщение. Нас явно хотели оставить ночевать на улице. Мы ещё раз поднялись на свой этаж и опять легли на кнопку звонка. Никакой реакции. На дворе- темень. Все добропорядочные бюргеры уже спят. Предложение дочери идти ночевать к моей приятельнице я не поддержала. Нельзя создавать прецедент, иначе дальнейшее проживание в этом доме станет невыносимым. Явившись утром, как побитые дворняжки, которых теперь и в предь будут наказывать отлучением от конуры, мы потеряем последнии акции. Такие спектакли чреваты рецидивом.

Я  вспомнила о нескольких подобных случаях, произошедших с моими знакомыми.Одна несколько дней ночевала в подвале, боясь обратится за помощью в полицию, ибо по-немецки почти не говорила. Другая переночевала в гараже, обратилась за помощью во Frauenhaus. Те сообщили в полицию, а полиция- в Ausländeramt. Разозлённый неприятностями супруг написал заявление, что не намерен больше жить со своей русской женой, ибо та плохо справляется со своим супруженским долгом. И поскольку на момент конфликта стаж их семейной жизни насчитывал год, её выслали из Германии. На данный момент я промучилась в браке два года, но, как консультировали юристы русскоязычных газет, "несмотря на недавно принятый закон о достаточности двухлетнего срока, только трёхлетний семейный стаж может полностью гарантировать вас от неожиданных неприятностей". Это значит, что только самые терпеливые получат право на нормальную жизнь. Для этого надо выдержать трёхлетнее тюремное заключение: кому-то - особого режима, a более везучим- общего режима. Но, по справедливости, срок проживания с немецким "джельльменом" стоило бы засчитывать, как в "горячих точках": год за три. Мне предстояло "отмотать" ещё год, причём сделать это надо было с минимальными потерями для здоровья и самоуважения.

6. Я ещё раз попыталась попасть в квартиру. Напрасно! Глупость моего супруга могла сравниться только с его твёрдолобостью. "Ну держись, родной! Сейчас я устрою тебе театр драмприкола!". Я легла на кнопку нашего противно дребезжащего на весь подъезд звонка. Минуты через две все наши соседи зашевелились в своих койках, а ещё через две-опасливо остановились у дверных глазков. По моим расчёта, кто-то из них обязательно должен был вызвать полицию. Скорее всего, это будет занудная старушка Беккер, которая никогда не могла пройти мимо меня, чтобы не задать какого-нибудь дурацкого вопроса. "Скажите, детка, почему ваши русские мужчины всегда носят спортивные штаны?"- "A потому, что мы- самая спортивная нация в мире" -отвечала я, с совершенно серьёзной рожей. "Но у вас в стране- самая высокая смертность от алкоголизма!"- не унималась пенсионерка. "Как сказал один наш великий поэт-парировала я, обуреваемая неожиданно проснувшимся во мне чувством патриотизма- лучше уж умереть от водки, чем от скуки!".

Я по-прежнему лежала на кнопке, а стражи порядка всё не ехали. Мысленно я обратилась за помощью к супругам Фрост- соседям справа, профессиональным дятлам-стукачам, чья фирменная фраза: "Мы вызовем сейчас полицию!"-была хорошо известна всему подъезду.Познакомилась я с ними сразу по переезду в этот дом. В квартире я была одна, разбирала только что привезённые вещи. В дверь постучали. Открыв, я увидела комедийную пару: двух кругленьких, как шарики, седеньких старичков в одинаковых джинсах и футболках, обутых в пушистые детские тапки-зайчики. Они сообщили мне, что в моей квартире громко и они не могут из-за меня уснуть. Я ответила, что хожу дома не голландских деревянных башмаках, а босиком, что сразу и продемонстрировала. К тому же, о каком сне они толкуют в обед? Один из близнецов взвизгнул фальцетом:

- В Германии это время обеденного отдыха, и мы с мужем будем спать, когда захотим! И я ещё вчера хотела вам сказать, что шуметь душем после 22-х тоже не разрешается.

Я пообещала соседям ходить потише, с ужасом представляя, что будет здесь твориться, когда мы начнём собирать мебель и вешать полки на стены. Не прошло и двух дней, как фрау Фрост нанесла повторный визит:

- Вы, наверное, нарочно громко ходите по квартире? У моего мужа на этой почве развилась мигрень. Мы сообщим об этом в полицию!

"Сумашедшие - подумала я. -С такими лучше не спорить". Я протянула соседке телефонную трубку:

- Звоните! Пусть немедленно приезжают и научат меня передвигаться по квартире другим способом. Мне самой уже давно надоело ходить. От этого болят ноги. Я полaгаю, до нас в этой квартире жили ангелы? Шелест их крыльев вас не беспокоил?

Фрау Фрост замерла с моей телефонной трубкой в руке.

"Unglaublich!"- прошептала она, удаляясь. В дальнейшем чета Фростов меня больше мозги не компасировали, принявшись за соседку сверху. Тем не менее, такого безобразия, как моя ночная кокофония, эти наследники  нашего легендарного стукача Павлика Морозова терпеть бы не стали.

Практически одновременно с дверью Фростов открылась дверь фрау Беккер.

- Что здесь происходит?-спросила испуганно бабулька в ночной сорочке, поверх которой была наброшена длинная шаль с кистями.

- Вот опять Хаусманны хулиганят!- взвизгула Фростика, высунув из-за двери голову.- Четыре часа подряд звонком играют. Мы уже полицию вызвали. Вздох облегчения вырвался у меня из груди. Я бросилась к фрау Беккер и, захлёбываясь, поведала, что у нас несчастье. Любопытные Фросты тут же просочились на лестничную площадку и приблизились к нам. Я рассказала, что в последнее время  у Петера неприятности на работе. На этой почве он стал регулярно выпивать, и, как следствие, возникли перебои с сердцем. Сейчас он определённо дома, а дверь не открывает. Не иначе как лежит без сознания, а может, и умер уже. А мы ведь совсем недавно поженились. Неужели я овдовела?

Пока я выла и причитала, Фрост  ковырялся моим ключом в замке, а фрау Фрост принесла на площадку свой телефон (в квартиру не пустила).Я уже при свидетелях провыла в трубку знакомую арию:

- Милый, если ты жив, открой!

Милый, разумеется не реагировал. Старушка Беккер припав ухом к нашей двери комментировала:

- И правда, телевизор работает. Телефон звонит. Никак и впрямь несчастье случилось.

Версия о том,что их сосед помер, сомнений не вызывала: ну какой же нормальный человек в добром здравии выдержит четырёхчасовой звон в дверь, возмущение соседей и бесконечный телефонный вой супруги? В это время командование на себя взял Фрост. Бабульке было приказано вызывать "Скорую", а супруге- нести на площадку успокоительные капли.

Полицейские и медики прибыли одновременно. Проведя блицопрос присутствующих, толстый Держиморда в полицейской форме изрёк:
"Alles klar", ковырнул ключом замок и с криком "Polizei!"- несколько раз ударил гиреобразным кулаком в дверь. И-о чудо!-дверь тихонько отворилась и на пороге возник "покойник", в помятой фланелевой пижаме и пьяными перепуганными глазами. От него шёл такой запах, что Держиморда, стоявший ближе всех к двери, брезгливо скривился. Я же с криком: "Живой! Живой!"-бросилась супругу на шею. Петер холодно отстранил меня от себя. Его ненавидящий взгляд говорил: "Устроила балаган, стерва!" Мой, вступая в немой диалог, парировал: "Я, может, и из слаборазвитой страны прибыла, но сама достаточно развита." Вслух же Петер произнёс совершенно дурацкое:

- А что ты тут делаешь?

- Я здесь живу- ответила я.

Тем временем, надо было кому-то отвечать за ложный вызов "Скорой" и полиции. Оказалось: и тех, и других вызвали инициативные соседи. Фрост орал, что у него не было выхода, a Беккерша, оказывается, уже давно растворилась  в недрах своей квартиры. Полицейский  направился к нашему автоответчику и, внимательно прослушав  мои многочисленные вопли, долго вставлял пистоны моему "покойнику". Потом заполнил какую-то бумагу, дал воскресшему расписаться и, бубня себе под нос что-то непечатное, покинул цирковую арену.

Тем временем Петер остервенело квасил в своей конуре, обдумывая, как бы меня побольнее наказать. Наутро придумал. Предложил мне быстренько собирать вещи и чесать на родину. Я, к его удивлению, немедленно приступила к сборам, которые сопроводила следующей информацией: для начала я закрою свой счёт в банке, сняв все свои деньги, затем отправлюсь в Jugendamt и проинформирую чиновников, что он меня выгнал, и моя дочь, носящая его фамилию, находится теперь под его единоличным контролем и покровительством. А поскольку она- девочка умненькая, то учиться будет долго и упорно, лет эдак до 28-ми, и всё это время он, как удочеритель, будет её содержать. А Jugendamt проконтролирует, как он её содержит и куда деваются "детские" деньги. Перед отъездом попрощаюсь по телефону с немногими его знакомыми и родственниками, объяснив причину отъезда невозможностью дальнейшей жизни со жмотом и импотентом. Закончив сборы и профилактическую беседу, я отправилась принимать душ. Когда вышла из ванной, супруга уже не было.Чемоданчика- тоже, а все уложенные в него вещи висели на вешалках в шкафу.

В доме наступило временное затишье. Скандалы прекратились, как, впрочем, и общение в целом. Однажды он ворвался в кухню и стал орать. Петер трясся, как кисель, в своей любимой пижаме. Сначала он орал в мой адрес много интересных сравнений и эпитетов, затем перешёл на "псевдонемцев" с испитыми русскими рожами, затем- на правительство Коля и Шрёдера, открывающих ворота страны для "всякого мусора". И, наконец, припечатал совершенно праворадикальным:"Стрелять вас, иностранцев, надо!"

- В общем так, дорогой,- сказала я миролюбиво- жить тебе со мной никто неволит.Через шесть месяцев разойдёмся, как в море корабли. Но.если не дашь нам нормально дожить, будешь каверзы строить, посмотришь, на что я способна. Со мной будешь разводиться с шорохом и шелестом. Я  тебе не Сабина. Восток- дело тонкое, Петруха.

- У нас брачный контракт!- заорал он- Там оговорено, что при разводе я тебе ничего не должен. И, если я захочу, вместо вида на жительство ты получишь продление визы на год. Вот возьму и не пойду с тобой в Ausländeramt. За вид на жительство ты заплатишь мне сумму, которую я тебе укажу. Иначе пролетишь с Германией.

Смакуя сказанное, Петер просиял, как надраенный самовар. Оно и понятно: сделал гадость- сердцу радость. Пришлось расстроить мужа, объяснив ему, что я не пыльным мешком стёгана, а потому заработать на нас ему не удастся. Что я уже консультировалась у адвоката и мне не составит труда доказать в суде, что все годы нашей семейной жизни были психологическим террором, чему есть многочисленные свидетельства: полицейский протокол его пьяной выходки, показания соседей, мои медицинские карточки у невропатолога, психиатра, гинеколога, домашнего терапевта, в которых мной предусмотрительно отмечены  регулярные жалобы на состояние здоровья, вызванные отсутствием половой жизни и постоянными стрессами, скандалами и угрозами супруга. А это означает, что контракт ему не поможет. В подобных случаях, после развода психотеррористы обязаны содержать бывших жён. Кроме того, я не поленилась снять копии с некоторых бумаг о его доходах, коими обязательно заинтересуется Finanzamt  и его предыдущая супруга. И это ещё не всё: я намерена позвонить ему на работу и сообщить руководству, как он распоряжается Gutschein*ами, которые обязан раздавать клиентам, заключившим крупные сделки. А также тоннами кондитерских изделий, которые списаны на усушку, утруску, порчу, а на самом же деле распирают его гараж, вследствии чего все грызуны нашей местности уже больны сахарным диабетом. Но и это далеко не всё...

Договорить Петер мне не дал. На этот раз он среагировал быстро:

- Ну чего ты разошлась? Уж и пошутить с тобой нельзя. Я же не враг тебе. Разумеется, пойдём в Ausländeramt вместе. Да и причины разводиться я не вижу.

Ну разумеется, причин нет: у нас крепкая интернациональная семья, а точнее гомеостазис- равновесие сил. Домашняя утварь вернулась из гаража на кухню. Петер стал с нами здороваться и даже порой заговаривать о погоде. Он относился к той породе, которая пасует перед силой и вволю куражится над слабостью, вемещая на ней свои комплексы.

Последующие полгода вновь превратились в то, с чего и начинали: мирное сосуществование двух государств с различным общественным строем. Каждый шёл своим курсом, не мешая жить другому. Вид на жительство я получила без проблем. Сразу же съехала от Петера в снятую в другом конце города квартиру. Ни злобы, ни обиды, ни злорадства я не испытывала. Мне было жаль этого странного, одинокого человека.

Через год мы развелись. Тихо, мирно, чинно. Простившись с Петером и простив все его "шалости", я вышла из зала суда на воздух. Оркестр моей души играл марш "Прошание славянки".

             ЭПИЛОГ

С тех пор мы больше не виделись. Случайно узнала от бывших соседей, что сожительствует сейчас мой экс-супруг с почти не говорящей по-немецки молодой турчанкой. Как говорится, совет да любовь. Однако терзают меня предчувствия, что и эта с ним не задержится. Следующей будет, по логике вещей, юная таиландка, по хлопку приносящая в зубах комнатные тапочки.

Когда-то, на заре нашей "семейной" жизни, Петер сказал мне:

- Вы, русские, не умеете жить в цивилизованном обществе. Но мы вас переделаем.

Полушутя  я ответила ему тогда: "Если тебе это удастся, я посвящу тебе три страницы в своих мемуарах". Переделать меня ему не удалось. Я же своё обещание выполнила.

"Уехать, что ли, из этого дурдома? Не принять мне устава этого монастыря!"

Жаль, что мы не узнаем, что дальше было с героиней рассказа и нашла ли она в Германии "свой монастырь"...