А нам уже такие комсорги не достались! Пoмню, как из под палки заставляли вступать в комсомол в школе.Кстати, сама была комсоргом у себя в цехе, на ЗиЛе. Но не сработалась с вышестоящими "товарищами", Пришлось уйти.))))

ДЕТСТВО
      (Автобиографическая повесть.)

                                                                                                               Светлой памяти дорогих
                моих родителей посвящаю.
                                                                                                                         .
Вместо предисловия

Своё детство и школьные годы я попытался описать с надеждой на то, что моим родным, близким, друзьям, землякам, просто, знакомым и незнакомым людям и, главное – потомкам (детям, внукам, правнукам), будет интересно узнать обо мне подробнее, узнать о том времени, сложном и противоречивом,  в котором я жил и рос, о быте и о людях, которые меня окружали, были моими попутчиками по жизни, оказывали влияние на моё становление в детстве и в юности. Независимо от того, какое влияние оказывали на меня эти люди – положительное или отрицательное; хорошими они были или плохими – я им всем благодарен за то, что они были рядом, помогали мне в формировании моего мировоззрения и моих человеческих качеств. И, в первую очередь, я  благодарен, конечно, своим родителям за то, что они старались воспитать во мне уважение к людям, умение посмотреть на себя со стороны, умение адекватно реагировать на жизненные ситуации, научили жить достойно и честно. Этим родительским наставлениям я старался следовать в своей жизни и, в свою очередь, наставлять этому своих детей. 
Мой рассказ мог бы быть значительно полнее, если бы в своё время я вёл записи – дневники. Но таковых я, к большому сожалению, никогда не вёл, и поэтому имею возможность рассказать лишь о том, что отложилось в моей памяти. К сожалению, оказались безвозвратно утраченными многие имена, события, сведения. И всё же, вероятно, благодаря свойству людей пожилого возраста, помнить события давних лет, и, при этом, часто забывать то, что было, буквально, вчера, мне удалось восстановить наиболее яркие воспоминания детства и события тех лет.  Иногда в этом повествовании мне нужно было давать оценку тем или иным обстоятельствам с позиции более зрелого возраста. Тогда  мне приходилось обращаться и к событиям более позднего периода, выходящим за рамки детства. 
Впоследствии,  ко мне пришло осознание того, что моё детство,  которое прошло на Украине в г. Харькове, было только прелюдией к моей юношеской и взрослой жизни в Балхаше, в Казахстане. Здесь я взрослел, окончил школу, отсюда уехал в Москву, чтобы получить образование, и снова вернуться. Здесь я приобретал жизненный и производственный опыт, сделавшие меня специалистом в области модернизации и ремонта оборудования предприятий цветной металлургии Казахстана. Казахстан стал моей второй, но, как оказалось, первостепенной родиной.  Поэтому я и назвал свои заметки «Путь в Балхаш».

                         P.S. -  Cпасибо Марине Никитиной – моей тёте - за то, что её неоднократные и настойчивые просьбы стимулировали меня  к написанию  этих  заметок.
                                 -  Моя благодарность Фаине Васильевне Девятко – моей однокласснице -  за ценные замечания и уточнения некоторых событий и фактов.

Родители
                                                                                                       
Мой отец, Мильтер Ефим Львович (1896 – 1951) обладал живым умом и мягким покладистым характером, был добр, общителен, весел в компании, вполне прилично,  хотя и самоучкой, играл на скрипке, удивляя всех тем, что играл он левой рукой. Папа был левша и только писал он - правой. Начальное образование отец получил в хе´дере – еврейской школе для мальчиков, в местечке Кодыма, на Украине, где он родился. В хедере изучали основы иудаизма и языки – русский, идиш и иврит. Однако, религия ему не привилась, а знание языков в жизни иногда пригождалось. Обладая очень красивым калиграфическим почерком, он одно время в молодые годы работал в Кодыме писарем в конторе. Потом закончил 2-хгодичную школу бухгалтеров, проявил хорошие способности и со временем получил практику на бухгалтерской работе и на других специальностях в системе общественного питания. В разное время оканчивал курсы повышения квалификации бухгалтеров и кулинарных работников. Был хорошим кулинаром не только на производстве, но и дома – умел приготовить обед, знал много интересных рецептов, мог со вкусом и с выдумкой приготовить праздничные блюда для гостей и украсить стол. Очень любил шахматы - был незаурядным шахматистом (имел по старой шкале 3-й разряд), и принимал участие в районных и городских соревнованиях в  г. Харькове, где прошло моё детство..

С мамой отец жил во втором браке, однако, мне об этом ни родители, ни другие родственники не говорили. Впоследствии, из рассказов моей кузины Клары, я узнал, что от первой жены Татьяны у папы был сын Лёва. В раннем детстве его усыновил второй муж Татьяны, которая не захотела, чтобы сын контактировал с отцом и с его родственниками. Лёве присвоили другую фамилию, и следы их потерялись. Об этом я узнал только в последние годы, когда что-либо предпринять по розыску брата было уже невозможно.
В Харькове папа работал бухгалтером сначала в столовой, а потом – в ресторане. И, хотя, папа всегда работал в системе общественного питания (общепита), он никогда не умел и, принципиально, не хотел пользоваться своим положением, и жили мы всегда очень скромно. Запомнилось мне, что в голодный 1933-й год (мне тогда было 5 лет) мы с мамой ездили иногда с судка´ми* очень далеко на трамвае в рабочую столовую, где работал папа, заходили через служебный вход и в эти судки´ давали нам суп, котлеты с гарниром и компот – всё по две порции. В день разрешалось приходить только к кому-то одному из сотрудников столовой (устанавливалась очерёдность), и папа сам говорил нам, в какой день нужно приходить. И хотя эти дни выпадали сравнительно редко, и, учитывая, что сам папа питался в этой столовой, это было очень ощутимым подспорьем для семьи.
Вспоминаю ещё один эпизод, произошедший уже годами позже, когда папа работал бухгалтером в ресторане. Однажды, выступая на городском турнире по шахматам, папа занял одно из призовых мест – вошёл в пятёрку лучших. Тогда в качестве приза от города он получил эксклюзивные шахматы, очень красивые с крупными полированными фигурами из орехового дерева. Полированная цельная шахматная доска (~ 60 x 60 кв. см.), выполненная тоже из орехового дерева и обрамлённая полированным багетом, служила открывающейся на шарнирах крышкой, для специального ящика, в котором были устроены покрытые бархатом ячейки для каждой фигуры. Администрация же ресторана тоже, в качестве  поощрения, премировала его продуктовым набором. Когда он принёс домой  большую тяжёлую картонную коробку, и мы её распаковали, то в ней оказались несметные богатства: два или три сорта колбас, ветчина, большой кусок голландского сыра, конфеты и монпасье, печенье, макароны, рис, чай, кофе и даже – шоколад. Такого одновременного изобилия продуктов у нас никогда не было, и на радостях мама  приготовила праздничный ужин и пригласила на угощение наших соседей по квартире. Папа, естественно, учил играть в шахматы и меня. Выиграть я у него не мог никогда. Только в том случае, если он давал мне фору ладьи (а это он делал почти всегда), мне удавалось создавать для него на доске трудные ситуации, а позднее, даже иногда выигрывать.
Моя мама, Зецер-Мильтер Эмилия Мойсеевна (1904 – 1986), воспитывалась в многодетной семье, где была второй по старшинству сестрой среди детей. Старшая – Татьяна – в детстве не отличалась семейной привязанностью, и поэтому заботу о младших братьях и сёстрах родители (мои дедушка и бабушка) возлагали на Эмилию – мою будущую маму. Из рассказов моих тётушек, мама охотно включилась в роль воспитательницы и взяла на себя большую долю по опёке над детьми. Она была преданной, заботливой, любящей сестрой и дочерью, а впоследствии – женой и матерью. Беззаветно любила семью, откликалась на любые нужды своих родственников, вплоть до самопожертвования. В сплочении семьи, которая после Революции оказалась на грани разброда, из рассказов тех же тётушек, мама сыграла основную цементирующую роль.
Специального образования мама не имела. До Революции окончила 8 классов женской гимназии, что по тем временам считалось весьма приличным образованием. Религия в семье не культивировалась. Мама была всесторонне способной, в делах – добросовестной и ответственной. Любое дело выполняла старательно, качественно, с душой. Была отзывчива на просьбы и нужды окружающих, поэтому к ней часто обращались за помощью и советом друзья, соседи, не говоря уже о родственниках. Обладала сильным характером. Была исполнительна, требовательна к себе и к окружающим. Была очень грамотной, что позволяло ей в разное время занимать должности: корректора в редакции газеты «Балхашский рабочий», вести секретарскую работу и делопроизводство сначала в 1-й школе г. Балхаша, потом – в техническом отделе БГМК, и впоследствии – в научных учреждениях Алма-Аты. При этом всегда пользовалась доверием и авторитетом.
Oдно время – в начале 30-х годов –  мама работала секретарём в «Осоавиахиме» (странное название – «Общество содействия авиации и химии») и гордилась знакомством со многими специалистами от авиации и, в частности – с тогда уже знаменитым советским лётчиком  В. П. Чкаловым. В 1937 году эту организацию закрыли, и мама устроилась на работу, на пошивочную фабрику надомницей в цех детской одежды. Она брала на фабрике выкройки и дома на машинке строчила платьица, штанишки, юбочки и другие детские вещи и относила их на фабрику. За каждое изделие, помню, ей платили 50 копеек, а за день она могла сшить до 10 изделий. Вообще, мама была большой рукодельницей: очень любила вышивать вручную «гладью», «крестом» по канве или – на швейной машинке, с помощью деревянных колец. Для папы и для меня вышивала крестом рубашки-косоворотки. Свои вышивки в виде дорожек или салфеток она развешивала на стенах или укладывала на столе, периодически их меняя. Часто раздаривала знакомым, соседям.
Мои родители не были религиозными людьми и, поэтому, в семье я получил атеистическое  воспитание.

Москалёвка

Воспоминания детства восходят к началу 30-х годов прошлого столетия. Город  Харьков. Украина. Столярный переулок (дом 9, кв.12, вход со двора) где мы жили, находился рядом с улицей Москалёвка (ныне – улица Октябрьской Революции). В переулке были одно-, двух- и трёхэтажные старые деревянные и кирпичные дома. Только на углу переулка стоял один 5-этажный дом, но и он фасадом выходил уже на перпендикулярную – Марьинскую улицу. Магазины, ларьки, аптека, керосиновая лавка и прочие торговые точки – всё это находилось на Москалёвке, куда родители меня посылали за хлебом, за продуктами, за керосином или в аптеку. Чтобы по поручению родителей позвонить по телефону, например, тёте Марии – маминой кузине, которая жила в другом районе, нужно было тоже бежать в аптеку, где в прихожей висел телефон-автомат, возле которого почти всегда стояла очередь в 2 – 3 человека. Хорошо еще, если автомат работал, а то ведь „проглотит“ монетку (звонок стоил 2 копейки) и – никакого результата. Правда, бывали случаи, когда после того как повесишь трубку, все монетки из аппарата кучей вываливаются наружу, а рядом никого нет – вот везение! Квартирный телефон во всём переулке был один – у жильцов в соседнем дворе. По этому телефону хозяева разрешали звонить лишь при крайней необходимости – вызвать „скорую“. 
Москалёвка – длинная улица с трамвайными путями, по которым шли трамваи 3-го и 7-го маршрутов. Они соединяли центр города с окраинными районами. Трамваи ходили довольно редко, особенно – по вечерам, когда порой приходилось по целому часу ожидать нужного трамвая.  В те времена двери у трамваев автоматически не закрывались и поэтому мы, мальчишки, а порой - и взрослые парни и мужчины, запрыгивали в трамвай или спрыгивали с него на ходу. Я, конечно, тоже так делал, когда приходилось, например, догонять отошедший от остановки трамвай, чтобы не ожидать следующего, а иногда – просто из озорства. Утром и днём трамваи ходили чаще, но почти всегда были переполнены, и тогда приходилось ехать повиснув на подножке и удерживаясь за поручни или, в крайнем случае, запрыгнуть на задний буфер-сцепку, удерживаясь руками за защитное  ограждение  заднего  окна.  Больше  двух  человек  на  буфере  не  помещалось.
На Москалёвке находился и кинотеатр „Октябрь“ с длинным и узким зрительным залом, с небольшой перед экраном сценой, на которой сбоку стояло пианино для тапёра, иногда играющего при показе немых фильмов. Запомнились американские фильмы: «Огни большого города» и «Новые времена» с великим Чарли Чаплиным и советский фильм «Сельский учитель» со знаменитым Б. В. Щукиным. Меня, тогда ещё ребёнка, поразила игра этих великих актёров, именно, как мастеров немого кино. А первые озвученные фильмы: «Весёлые ребята» с Л. Утёсовым,  «Цирк» с Л. Орловой, «Дети капитана Гранта» с великолепной и, сразу ставшей классикой, музыкой Исаака Дунаевского, смотрели мы с особым интересом и с упоением. Долгое время оставался я под впечатлением от фильма «Юность поэта» о лицейских, полных светлого лиризма и       юношеского драматизма, годах Пушкина. Каждый новый фильм смотрел я, остро сопереживая судьбам его героев и действу, разворачивающемуся на экране. Каждый новый фильм был для меня большим событием, волновал  душу и оседал  в подсознании, формируя мировоззрение. В кино любил я приходить задолго до начала сеанса, т. к. в фойе, даже на утренних и дневных сеансах, почти всегда играла «живая» музыка. Администрация кинотеатра приглашала в разное время разных музыкантов: то пианиста, то скрипача или певицу с музыкальным сопровождением. А в подвальном помещении фойе был оборудован буфет со столиками и, если родители субсидировали, то можно было купить пирожное (очень я любил «суфле» за 68 копеек), или мороженое, или просто купить газированной воды с сиропом и «солидно» посидеть за столиком

      Каждое воскресенье мы с папой посещали баню, которая была в Банном переулке, и куда нужно было несколько остановок ехать на трамвае. (Мама обычно ездила в баню во второй половине воскресного дня вместе с соседкой - тётей Катей). Накануне «банного дня» мы укладывали в специальный чемоданчик чистое белье и банные принадлежности и рано утром следующего дня отправлялись в баню. Папа любил париться в парной, а мне там было очень горячо, и я быстро оттуда выбегал. Мылись мы долго и тщательно, тёрли друг другу спины и в конце обливались из шаек прохладной водой. Потом папа в буфете пил пиво а я – сельтерскую воду с сиропом. К нашему приходу мама накрывала на стол и мы обедали вместе. Было ощущение праздника. Мама разливала борщ из супницы и мы ели его со ржаным «украинским» хлебом, натирая шершавую корочку чесноком. К еде приступали одновременно, когда блюда уже всем были розданы. Мама любила готовить, готовила очень вкусно и разнообразно, любила угощать и получала от этого удовольствие.

На фотографиях:

1- отец
2- мама
3- мне 2,5 года

Продолжение следует.

Отредактировано lev milter (10.09.2016 21:28:04)

Двор – особый мир

Наш двор объединял несколько разных по внешнему виду старых 2-х и 3-хэтажных кирпичных домов с небольшим количеством жильцов в каждом доме. Во дворе стояли одно- и двухэтажные сараи, кирпичные и деревянные, с общим балконом-галереей для второго этажа. Дома´ в сочетании с сараями образовывали каре, которое замыкал высокий деревянный забор с воротами и калиткой. В сараях хранились поленницы дров и лари с углём, для зимней топки печей. Дрова, как правило, привозили в брёвнах (дешевле). Пилили и кололи их самостоятельно. Это была мужская работа, и, когда я подрос, выполняли мы её вместе с отцом. Некоторые жильцы оборудовали в сараях летнее жильё: ставили кровати или раскладушки, вешали коврики, зеркала и другие предметы уюта. Другие – использовали, как столярные или слесарные мастерские. А наш сарай, помимо своего назначения для хранения дров и угля, был отдан в моё распоряжение под мои детские увлечения и творческие фантазии. Однажды смастерил клетку и стал разводить кроликов, самостоятельно заботясь об их содержании и о корме. Приходилось иногда их и для еды забивать. Научился выделывать шкурки и продавать или обменивать их на «Птичьем рынке». Потом, когда кролики надоели (уж очень было много хлопот с кормом),  эту же клетку переделал под голубятню и завёл голубей. Все годы детства с увлечением занимался аквариумом с рыбками. Любил так же препарировать, заспиртовывать, наглядно расчленять и закреплять в коробочках под стеклом или в баночках со спиртом для школьного зоокабинета разных жуков, стрекоз, бабочек и т. д. Всему этому научил меня мой друг – Леонард Носов. Он был на 4 года старше, жил в соседнем дворе с матерью (без отца) и был для меня кумиром. Моя привязанность к нему, как к старшему другу, была безграничной, а его авторитет в моих глазах стал особенно высок после того, когда однажды я увидел, как он выполнял домашнее задание по черчению и на листе ватмана тушью вычерчивал контур подъёмного крюка со всеми геометрическими построениями. Тогда это было для меня недостижимым ве´рхом инженерного творчества. Леонард тоже отвечал мне искренней дружбой. Мы проводили вместе много времени, т. к. и ему со мной, видимо, в силу моей любознательности и «щенячьей» привязанности и любви, было интересно. Родители купили мне большой металлический набор – «конструктор», работой с которым я очень увлёкся. Используя этот «конструктор» в сочетании с разными брусками, рейками, фанерой, и другими подручными материалами, мы с Леонардом конструировали и строили действующие модели машин: стреловых подъёмных кранов, грузовых автомобилей, самосвалов. Думаю, что дружба с ним помогла мне развить в себе интерес к живой природе и к технике.
В домах были подвальные помещения с кладовками для хранения солений и картофеля, а так же с мышами и крысами, которые иногда не преминули заглянуть и в квартиры. Поэтому, как правило, у всех жильцов были кошки. У нас тоже была кошка очень красивая – ангорской породы – пушистая, иссиня белая с голубыми глазами. Мы взяли её котёнком, а потом обнаружилось, что она была глухая и поэтому мышей ловить не могла. Пришлось обзавестись мышеловкой. Нам – дворовой ребятне – отлавливать этих паразитов доставляло особое удовольствие (особенно крыс). Мы, дворовые «пацаны-умельцы», сами смастерили крысоловку, в которую крыса попадала живой и невредимой, потом с детской жестокостью над ней издевались. Позже, взрослея, я с сожалением вспоминал об этих садистских эпизодах.
Бывали зимы, когда за одну ночь двор мог покрыться толстым слоем снега, иногда – до метра толщиной. И тогда жители - взрослые и дети - рыли лопатами в снегу ходы к сараям, к воротам, очищали от снега тротуары в переулке перед дворовыми воротами. В середине двора расчищали площадку - примерно 15х15 кв. м. – и заливали каток, а снег использовали для строительства саночной горки для малышей. Мы, дети постарше, всё это делали сами своими руками. Очень часто в этой работе вместе с нами участвовали и взрослые. Все соседи нашего двора жили дружно, общались, помогали друг другу, например, в обустройстве сараев, заготовке дров и угля. Вместе благоустраивали территорию двора: устанавливали или ремонтировали скамейки для отдыха, турник, волейбольную площадку,  песочник для самых маленьких и др. Каждое лето в середине  двора разбивали большую цветочную клумбу, заботливо её выхаживали, поливали, радовались всходам и цветению. Вокруг клумбы размещали корыта с водой и маленькие дети, и не очень маленькие, плескались в жаркий летний полдень в разогретой на солнышке воде. Иногда наш двор посещал бродячий шарманщик. Он играл на своей шарманке, и жильцы выносили ему подаяние, а мы, ребятишки, плотно его окружали и с восхищением слушали музыку, а потом бежали за ним в следующий двор, чтобы послушать ещё. Иногда посещал наш двор наш «районный Сёма-сумасшедший» (Это мы его так называли). Это был душевнобольной беспризорный парень 16-ти – 17-ти лет очень добрый, улыбчивый. В руках он всегда держал деревянный игрушечный автомобиль-грузовик и бежал трусцой, видимо, представляя себя автомобилем или шофером, издавая при этом соответствующие звуки: «би-би-и-ип», «трр-р-р». Люди относились к нему сочувственно, доброжелательно. Мы – дети никогда его не дразнили, заговаривали с ним и старались положить в кузов его автомобиля хлеб, конфету или другой гостинец. Взрослые давали ему мелкие деньги. Иногда заходил в наш двор точильщик ножей со своим деревянным станком, в котором от педали вращались наждачные круги. Громким криком он призывал жильцов: «Точить ножи, ножницы! Точить ножи, ножницы!»; или же – стекольщик с пакетом стекла призывал остеклить разбитые стёкла.
Летними вечерами после работы люди выходили во двор – отдыхали, общались. Детвора была тут же на виду. Некоторые соседи уделяли нам, детям, особое внимание. Добродушный толстяк дядя Буянов. Имени его и отчества никто не знал – просто дядя Буянов – так к нему обращались и дети и взрослые. Он давал нам много полезных советов. Некоторым из них я следовал всю жизнь. Например, как нужно правильно пить воду из общественных стаканов, не захватывая губами за край стакана. В те времена это было актуально, когда приходилось пить газированную воду в городе. Её продавали на открытых лотках, оборудованных фонтанчиками для мытья стеклянных стаканов, и не было гарантии стерильности (разовых – бумажных стаканчиков тогда ещё не было). Кстати, стакан воды без сиропа стоил 1 коп, а с сиропом – 3 коп. Считалось «рыцарским поступком», например, угостить девочку стаканом газированной воды с сиропом. А ещё был дядя Илюша, который сам часто ездил по стране и очень интересно делился с нами своими впечатлениями, играл с нами в познавательные игры, например, «в города» или «в слова». Поздними летними вечерами мы, дети, из сараев выносили во двор раскладушки (были такие – в виде деревянных козел с натянутой поверх парусиной), на них стелили постели и до поздней ночи, лёжа под открытым небом, рассказывали страшные истории с ведьмами, домовыми, ожившими мертвецами; слушали, доносящиеся с крыш, истеричные кошачьи «концерты», наблюдали за замысловатым полётом множества летучих мышей и, притихнув, засыпая, любовались звёздным ночным небом и Млечным путём. Словом, познавали всю прелесть и удивительность Мироздания.
Зимними вечерами дворовая ребятня – рыжий Юрка Наумов (Он был подкидышем. Рассказывали, что младенцем его подобрала возле ворот нашего двора одинокая мужеподобная тётя Варя Наумова, которая и стала ему матерью.), Валька Шеметова, Шурка Палагин, братья Гришка и Додик, близнецы Римма и Вадик, я и другие  в разных сочетаниях по 2 – 3 человека – собирались иногда на свои «посиделки» у Нилки Медведевой. Родители её – тётя Нюра и дядя Саша – были добрыми людьми. Дядя Саша был участковым милиционером и у него был револьвер системы «наган». Приходя с дежурства домой, он его разряжал и прятал в сейф. Иногда он давал его нам посмотреть и объяснял устройство. У этой семьи в деревне под Полтавой жила родня, которая, как правило, присылала им на зиму посылки со свиным салом. В отсутствие родителей, но с их разрешения, мы приходили к Нилке, приносили ржаного «украинского» хлеба, хамсы, солёных огурцов, картошки, лука, словом, – кто чего мог. На печи в большой чугунной сковородке жарили сало, в духовке пекли картошку и, макая куски хлеба в горячую жирную жидкость, подхватывая вилкой зажаренные до корочки кусочки сала, за вкусной и сытной трапезой прекрасно проводили время. К сожалению, Нилочка Медведева прожила недолго. Мы тогда ещё не знали, что у неё уже зарождалась тяжёлая болезнь.
Забегая вперёд, расскажу, что после Войны, когда я уже после окончания Балхашской 10-летки, учился в Москве в институте, мне довелось в 1949 году январские зимние каникулы между семестрами провести в Харькове в гостях в родительском доме у своего институтского друга-харьковчанина – Юры Клиота. Купив коробку конфет, я поехал навестить Медведевых, надеясь на встречу с Нилочкой. Тётя Нюра и дядя Саша сильно, не по годам, постаревшие встретили меня как родного и ни за что в этот день не хотели отпустить. В безутешном горе они рассказали мне о том, что у Нилочки во время оккупации развилась болезнь - сильнейшая эпилепсия, один из приступов которой оказался роковым… В день моего визита и в длинный зимний вечер они многое рассказали мне о жизни в оккупации. Рассказали, что Юрку Наумова еле удалось спасти от газовой камеры – взрослея, его лицо приобрело черты типичного еврейского мальчика. Рассказали, что братьев Додика и Гришку вместе с родителями немцы увезли с другими евреями в лесопарк. Там у Дробицкого яра всех евреев расстреливали (Позже я узнал, что там фашисты расстреляли около 20 тысяч харьковчан, из них более половины – евреев, а так же - пленных красноармейцев и психически больных людей. В период оккупации Харькова, 5 декабря 1941 года немецкое командование начало перепись населения города, причём евреев вносили в особые списки. 14 декабря по приказу военного коменданта города генерала Путкамера всех евреев в двухдневный срок обязали переселиться в район трактарного завода. В рабочих бараках, оставшихся после строительства завода, было организовано еврейское гетто. Каждый день из гетто выводили группы по 250—300 человек, которые направлялись на расстрел в Дробицкий Яр. Тема Дробицкого яра нашла отражение в творчестве таких поэтов, как Евгений Александрович Евтушенко и Зиновий Михайлович Вальшонок.) Дядя Саша и тётя Нюра ещё рассказали, как  Додику после акта расстрела удалось уцелеть и ночью через трупы выбраться из яра, и как потом под страхом смерти его прятали соседи, и как он от них убежал, когда обстановка показалась подозрительной, и как потом его видели повешенным на балконе дома на соседней улице. Они рассказали мне потрясающие вещи о, проявившихся тогда у разных знакомых мне людей, чертах, как благородства, так и подлости и предательства. Они расспрашивали и меня о родителях, об учёбе в Москве, о жизни на новом месте – в эвакуации в Балхаше и о многом другом.  В жарко натопленной комнате наш разговор затянулся до глубокой ночи. Тётя Нюра приготовила на печи простой, но обильный и вкусный ужин. Дядя Саша принёс из подвала бутылку выдержанного «первача». Они в это несытное время щедро угощали меня, как родного сына, как будто видели во мне так рано ушедшую и осиротившую их Нилочку. На такой мягкой и глубокой пуховой перине, на какой они уложили меня спать я, ни до, ни после этой ночи, не спал никогда в жизни.

Продолжение следует.

Отредактировано lev milter (24.11.2010 19:24:43)

Шурка Хохлов

…В школе я учился довольно ровно – на среднем уровне. Обладал хорошими способностями, в меру ленился, но домашние задания выполнял, как правило, регулярно, иногда – наскоро, изредка – не успевал, и тогда списывал у товарищей перед уроком. Словом, был нормальным средним учеником. Учителям и родителям особых хлопот не доставлял. Когда начиналась новая тетрадь, старался задания делать аккуратно, добросовестно. Но после, примерно, третьей страницы моё усердие улетучивалось, и всё начинало идти своим чередом. Школьными учебниками я всегда обеспечивал себя сам (Разве что, только первый букварь купили мне родители.). Купить новый учебник удавалось редко – в основном пользовались подержанными. Во время летних каникул возле книжного магазина, что был на углу пл. Советской Украины (ныне пл. Конституции) и Московского проспекта, собирался книжный базар учебников – большое скопление людей разных возрастов, обменивающих подержанные учебники или торгующих ими. Купить или обменять нужный учебник было удачей, особенно если он был в хорошем состоянии. Поэтому сам я содержал свои учебники бережливо, чтобы, когда в них отпадёт надобность, можно было их выгодно продать или обменять. Помню приятное ощущение, когда к началу учебного года на столе стояла укомплектованная стопка учебников, которые сам приобрёл.
В школу я всегда ходил охотно – там было интересно. Наша кола № 37, большая и просторная, располагалась на прилегающей к нашему переулку перпендикулярной Марьинской улице в трёхэтажном кирпичном здании монументальной старинной архитектуры (Говорили, что до революции здесь размещался т. н. «Институт благородных девиц».).  С улицы - ограда из массивной чугунной решетки, установленной на высоком каменном парапете и красивыми чугунными воротами с широкой асфальтированной дорожкой к главному входу в глубине двора. Широкие решетчато-металлические лестницы с кованными узорными перилами, светлые широкие коридоры и классные комнаты; большой школьный двор со спортивными площадками, доброжелательная атмосфера со стороны персонала, делали пребывание в школе приятным и желанным. В полуподвальном, но светлом и чистом помещении размещалась школьная столовая. Там всегда вкусно пахло, и я любил, когда на большой перемене нас строем водили туда на завтрак. Я с аппетитом поглощал вкусные котлеты или сосиски с гарниром и чай с булочкой или пирожным.
Хорошо запомнил первый школьный день 1 сентября 1936 года. Мне было неполных 8 лет, и во дворе и в переулке было много сверстников, которые тоже шли в 1-й класс. День был тёплый солнечный радостный.  Настроение у всех было праздничное. Было организовано так, что каждого первоклашку отводил в школу его «шеф» - кто-то из соседских школьников постарше. Моим «шефом» была девочка из соседнего двора – третьеклассница Нина. Мы все были уже заранее распределены на две группы по классам: 1-й »А» и 1-й »Б» и  двумя стайками, каждую возле своей первой учительницы, собирали нас во дворе школы. А в стороне стояли счастливые родители и за нами наблюдали. Моя первая учительница – Вера Васильевна Овчинникова – вела нас до 6 класса, вплоть до нашей эвакуации во время Войны. Первые 4 года – начальное обучение – это был класс одного учителя, а потом она была у нас классным руководителем и вела «русский язык». Она отдавала нам своё время, своё душевное тепло не только на уроках, но и после них. (Здесь я должен сказать, что мне всю жизнь очень везло на учителей.) Экскурсии, посещение кино и театров, игры во дворе школы, прогулки по пригородным местам города и ещё многое другое – всё это Вера Васильевна. Она относилась к нам как ко взрослым – никогда не заигрывала. Мы по настоящему её очень любили. Часто вне школы вместе с нами проводили время её муж и две дочери. Мы приходили к ней домой гурьбой - всем классом, если она оказывалась больной. В её доме чувствовалось неподдельные тепло и любовь, которые излучали все члены этой замечательной семьи. Только с позиции зрелого возраста можно оценить её самоотверженный учительский труд. То, что она была настоящим Учителем с большой буквы, объясняет и история рассказанная ниже:
Когда мы перешли в 3-й класс, к нам привели Шурку Хохлова – второгодника, который уже до этого оставался на второй год во 2-м(!) классе и был старше нас, соответственно, на 2 года. Вид у него был мрачный, учиться он не хотел, третировал учеников и учителей. Мы узнали, что на педсовете стоял вопрос об исключении его из школы и переводе в интернат для трудновоспитуемых детей, потому что все учителя от него категорически отказывались. Вера Васильевна согласилась его взять в свой – т. е. в наш класс. Сколько он доставлял ей и всем нам неприятностей –  трудно передать. И всё же, она как-то умела находить к нему подход. Буквально, чуть ли ни силком перетащила его в 4-й класс, а уже в 5-й – он смог, хоть и на «натянутых» тройках, но перейти самостоятельно.
Здесь снова нужно вернуться в ту зиму 1949 года, когда студентом я посетил Харьков. Я отыскал 10 бывших одноклассников. Мы собрались все вместе и решили найти и навестить Веру Васильевну. Мы знали, что она не покидала Харьков во время Войны. В прежней квартире её не оказалось. Путём долгих поисков, нам удалось разыскать её адрес в одном из пригородов Харькова. Мы купили большой красивый торт и приехали к ней домой. Это была первая и, вероятно, единственная её встреча после Войны со своими учениками. Мы явились неожиданно и, к сожалению, дочери дома не оказалось. Вера Васильевна сильно постарела. Но я, почему-то, сразу обратил свой взор на её руки, до боли знакомые из детства кисти её мягких, ласковых рук, так много для нас сделавших. От неожиданности нашего появления и радости встречи, она долго не могла сдержать слёз, процесс узнавания каждого из нас (ведь прошло столько лет плюс Война…) тоже сопровождался слезами, возгласами удивления, радости; каждого расспросила.  Она жила со старшей дочерью. Рассказала, что муж на Войне пропал без вести, обе дочери ушли в партизаны, младшая - погибла, старшая получила ранение, но вернулась живой. О себе ещё рассказала, что во время оккупации, до того как дочери ушли в партизаны, спасал их от голода Шурка Хохлов. Непостижимым образом добывал он еду. Несмотря на их протесты, с риском для жизни, воровал он у немцев хлеб и другие продукты и делился с ними своей добычей. Так продолжалось больше полугода. Потом он больше не пришёл. Никогда…

Продолжение следует.